Длинный меч в одной руке, церковь типа конца XVII века—в другой. Но самое замечательное — его голова, сверхъестественно удлиненная, странным типом которой поэт–скульптор хотел передать какую–то высокую психическую мощь. Статуя поражает именно изумительной уверенностью художника и полетом психологического воображения мастера.
Наконец, древнее изображение богини Пятницы из Ныроба довершит приводимые здесь иллюстрации, которые лишь частично исчерпывают самое интересное в музее и книге Серебренникова. Необычайно простыми приемами выполнена здесь эта фигура, беспощадная, суровая, полным живой укоризны глазом глядящая повелительница — настоящее отражение древнейшего матриархата.
Какие же выводы можно сделать из этой сокровищницы русско–пермских скульптурных произведений? По–видимому, высокий результат достигнут был скрещиванием зрелого искусства Запада с имевшимся на месте высоким скульптурным инстинктом древне–языческой пермяцкой культуры. Инстинкт этот выливался не только в чувство формы, будь она упрощена или, напротив, виртуозно и витиевато выражена при помощи обильных складок одежды, но, главным образом, в социально–психологическую выразительность, которую полусознательно вкладывали пермяцкие мастера в свои произведения. Страдания оскорбляемого смертной мукой человека — жертвы, преклонение, с другой стороны, перед повелителями, будь то далекий бог–царь Саваоф, или какой–то правящий мозгом массы загадочный кудесник Никола Можай, или угрюмая матрона Пятница, — вот что мы находим, главным образом, отпечатленным в испуганном и скорбном воображении религиозного пермяка. Бог его либо выражает сто собственную скорбь, либо является превосходящим его культуру господином и палачом.
Пожелаем всей душой, чтобы пермяцкий скульптурный гений не усох вместе с усыханием церковной скульптуры. Там должны быть рассыпаны внуки и правнуки своеобразных, почти гениальных резчиков страны. Теперь им незачем будет обожествлять униженное терпение или беспощадную власть. Иные времена — иные песни; иные времена — иные статуи. Но нельзя не признать в пермских богах свидетельство огромной талантливости, огромного художественного вкуса, огромной способности выразительности, которая свойственна не только народам великорусско–пермяцкой смеси северо–восточной части Пермского края, но, конечно, многим и многим другим группам высоко одаренного населения нашего Союза.
СОХРАНЕНИЕ И ИЗУЧЕНИЕ ПАМЯТНИКОВ РЕЛИГИОЗНОГО ИСКУССТВА
«Предисловие к каталогу» было написано А. В. Луначарским, вероятно, для каталогов «Антиквариата», издававшихся в 1929 г. Внешторгом. Впервые опубликовано в сб.: Луначарский А. В. Почему нельзя верить в бога? М.,
ПРЕДИСЛОВИЕ К КАТАЛОГУ
Порою встречается вульгарное представление о революциях как о переворотах, проникнутых безразборчивой ненавистью ко всему старому. Такое представление покоится на нескольких предпосылках весьма существенного характера, в которых много правды. Народная революция не может не сопровождаться взрывами мстительного чувства долго порабощаемого и обираемого народа против господствующих классов. Отсюда и естественна стихийная неприязнь ко всему бытовому укладу этих господствующих классов, к окружающей их роскоши, а следовательно, и к их искусству. Если мы имеем перед собою революцию в форме крестьянского бунта, то слепое разрушение даже первоклассных, имеющих громадное эстетическое и историческое значение, сокровищ культуры может иметь место.
С другой стороны, подлинно великие социальные революции представляют собою переход власти из рук одного класса в руки другого. Вся культура носит на себе классовую печать. В каждую эпоху культура находится в более или менее полном соответствии с интересами, с мировоззрением господствующих классов, господствующих групп. Новый класс несет с собою новые интересы, новые мировоззрения и либо (как это было с буржуазией) несет с собою свои собственные вкусы (иногда в разной степени уже развернувшееся собственное классовое искусство), либо (как это имеет место с пролетариатом СССР) начинает быстро развивать новое творчество в области литературы, театра, музыки, пластического искусства, творчество, являющееся выражением его новой социально–психологической природы. Исходя отсюда, некоторые представители буржуазной мысли или просто обыватели старого мира могут высказывать крайние опасения, как бы пролетариат, класс, имеющий столь ярко выраженное собственное лицо, не отнесся к старому искусству, к старой культуре, как к чему–то чужому, враждебному и ненужному.
Нельзя даже отрицать, что иные представители рабочего класса, в особенности отдельные, более или менее фанатически настроенные интеллигенты, к нему примыкающие, не прочь прийти к такому выводу. К этим немногим голосам в процессе нашей революции присоединился еще и голос некоторых футуристов, которые, как известно, еще недавно настроены были в высшей степени «иконоборчески», и у нас, подчас в грозные времена самого начала революции, шалили такими выражениями, как, например, «Растрелли расстреливай!»
Но все это нужно рассматривать только как заблуждение, проявленное отдельными лицами и незначительными группами.
На самом деле пролетариат есть культурнейший класс: как в основном явлении общественной жизни, в экономике, он прекрасно сознает необходимость взять в свои руки технику, развитую капитализмом на началах точной науки, — и не только не разрушать и не понижать ее, но самым заботливым образом стараться ее повысить в дальнейшем, — так же точно в области всех знаний, всех искусств, в области всего культурного строительства он твердо придерживается идеи, которую великий учитель Ленин преподал в своей знаменитой речи к комсомолу: «Только усвоив себе всю культуру прошлого, вы можете строить пролетарскую культуру».
Что значит, однако, усвоить себе культуру прошлого?
Это прежде всего значит сохранить ее, это значит бережно относиться к ее памятникам; во–вторых, это значит и изучить художественные памятники, идеологические построения различных эпох в их связи с этой эпохой, т. е. научно–исторически; в–третьих, это значит использовать все те их положительные черты идеологического, тематического и в особенности технического порядка, которые могут пригодиться при создании новых творений; это значит, наконец, непосредственно использовать в качестве источника высокой эстетической эволюции то, что в сознании прошлого является действительно прекрасным и может найти отклик и в современном сознании.
Казалось бы, в наибольшем противоречии с пролетариатом и его строительной работой, с его строгой материалистической философией, его практическим, жизнерадостным умонаклоном стоит религия вообще и православная монашеская, азиатски аскетическая религия господствовавшей в России церкви. Еще до сих пор раздаются иногда голоса о том, что вряд ли стоит сохранять церкви как архитектурные памятники большой художественной ценности или исторического значения. Еще до сих пор имеются сомнения относительно того, насколько можно поощрять исполнение церковных песнопений или любовно заботиться о церковной утвари, иконописи и т. п.
Такого рода сомнения возникают, конечно, не потому, чтобы передовые круги нашей общественности просто выражали в них свою ненависть к чуждому им миросозерцанию, а потому, что, к сожалению, это чуждое миросозерцание еще проявляет некоторую жизненность.
Правда, религиозность среди народов нашего Союза быстро падает. Быстрее всего падает само православие, распавшееся на две церкви и теряющее власть над умами как в городе, так и в деревне.
Все же формы религии, тесно связанные с отсталыми формами хозяйства, все еще не вырваны из нашей почвы. Среди людей более старого возраста, отчасти среди женщин и, как это ни странно, среди нервничающей и мудрствующей части интеллигенции имеются еще поклонники церковщиыы. К тому же кое–где, правда, в довольно яркой вражде к православной церковщине, развертываются секты
