Но как-никак он молодой, красивый, образованный американец, доцент в одном из крупнейших университетов, и спешит домой, к прекрасной женщине, которая любит его и ждет. Мало-помалу к нему возвращается природная жизнерадостность. В конце концов, в «Опере нищего» нет строгого приговора. В третьем действии Гей вмешивается в ход пьесы — как Господь в дела человеческие, — чтобы дать ей счастливый конец. Он не дает казнить Макхита и воссоединяет его с Полли. Фред и Ру тоже скоро будут вместе.
Сделал ли это Гей всего лишь в угоду публике, как он заявляет? Или потому, что любил своих героев? Знал ли он по опыту или догадывался чутьем гения, что всегда есть надежда — пусть не для всех, но хотя бы для самых деятельных и удачливых из нас?
На душе у Фреда становится легче. Он больше не стоит неподвижно на резиновой дорожке, а идет вперед. Цветные плакаты с видами Британии бегут назад вдвое быстрее, и Фреду кажется, будто он шагает в будущее, уверенно и стремительно, как никогда.
12
Можно кости поломать палками, камнями,
Но меня не испугать грубыми словами.
Позже будешь слезы лить над моей могилой,
Пожалеешь, что бранил меня, миленький мой милый.
В Лондоне сырой, дождливый летний день. С серого неба потоками течет вода, заливая все за окном кабинета Винни: дома, сады, деревья, машины, людей в плащах и под зонтами. От дождя никуда не спрячешься, вода льется с зонтов на асфальт, и снизу летят брызги. Винни хмуро глядит сквозь пелену дождя на юго-запад, в сторону Примроз-Хилл, и гадает, почему Чак не звонит уже почти неделю.
Даже не гадает, а почти уверена, что молчит он неспроста. Вот и случилось то, чего она боялась. Чак охладел к ней; понял, как и многие до него — в особенности бывший муж Винни, — что по ошибке принимал благодарность за любовь. Может быть, еще и нашел другую, помоложе, покрасивее… Зачем ему теперь думать о Винни, которой и рядом-то нет и которая во время их последнего разговора опять отказалась назвать точный день своего приезда?
До той минуты они беседовали так же тепло и непринужденно, как обычно. Чаку интересно было послушать о том, как звонила Ру, и о ночной прогулке Винни на Хэмпстедскую пустошь.
— Ты такая добрая, — вставил он в середине рассказа, еще раз повторил в конце, и впервые Винни почти поверила. Не такая уж она добрая, зато хоть одно доброе дело сделала.
У самого Чака настроение было хорошее — может быть, даже слишком. На раскопках работа спорилась, и его поиски тоже шли отлично.
— Я столько Мампсонов нашел, что и не счесть. И все, должно быть, мои родственники, если копнуть поглубже. Один студент Майка сказал, что мне здесь, может, потому и хорошо. Говорит, генетическая память — слыхала о такой штуке?
— Есть такая теория.
— Звучит, конечно, странно. Но знаешь, Винни, мне тут и вправду нравится. Порой кажется, так бы и остался здесь навсегда. Даже домик здесь подумываю купить. Без выкрутасов, никакой не замок. В округе много продается славных домиков и почти задаром, не то что у нас в Талсе.
В Историческом обществе ему тоже очень помогли. Кто-то даже предположил, что Чак и его семья — потомки дворянина по имени де Момпессон, сподвижника Вильгельма Завоевателя, а фамилия Мампсон, возможно, простонародное сокращение. Винни, правда, в этом сильно сомневается, поскольку почти все известные на нынешний день предки Чака были, как и Старый Мампсон, неграмотными или полуграмотными крестьянами. Одна из семей — как недавно узнал Чак, — вероятно, жила в том самом доме, где он сейчас остановился.
— У меня это из головы не выходит, — признался Чак. — Прошлой ночью разглядывал я в комнате всю эту дряхлую мебель и думал, что в этой самой комнате спал кто-то из моих предков. Может быть, даже на той же кровати. А сегодня утром на раскопках — дождь как раз собирался, Майк спешил, я ему помогал — мне вот что в голову-то пришло… А вдруг Старый Мампсон или его родня копали то же самое поле? Ту самую землю, что у меня на лопате? Тут хочешь не хочешь, а задумаешься.
— Я тебя понимаю.
— Собираюсь съездить в Сомерсет, разузнать побольше об этих де Момпессонах. Но вот какое странное дело… не очень-то мне и хочется, чтобы они нашлись. Зачем мне, спрашивается, в предках француз-аристократишка? Но съездить я туда все равно съезжу. Завтра решил, если дождь не кончится. Говорят, не кончится. Но если ты приедешь — я останусь, ясное дело.
— Нет, — ответила Винни. — Пожалуй, не в эти выходные.
— Ладно, — вздохнул Чак. (Огорчился, решила тогда Винни. А сейчас теряется в догадках: разозлился? Обиделся? Решил вообще махнуть на нее рукой?) — Не хочешь — как хочешь. Может, послезавтра позвоню, расскажу, что разузнать-то удалось.
Или не позвоню. Вот что он должен был прибавить, думает Винни. Не позвонил ведь — ни в пятницу, ни в субботу, ни в воскресенье, ни в понедельник. Дуется, наверное. Или встретил другую, как, собственно, она и предполагала. Против ожиданий, Винни очень расстроилась; мало того — все выходные ни о чем другом не могла думать. В понедельник утром позвонила на Паддингтонский вокзал, чтобы узнать расписание поездов в Уилтшир, а поздно вечером, с трудом поборов стыд, набрала номер Чака в Уилтшире. «На этой же неделе приеду», — хотела сказать она Чаку. Пусть вопреки рассудку, пусть все кончится плохо — ничего не поделаешь. Да только не дозвонилась она до Чака ни в тот день, ни на следующий.
Должно быть, он все еще в Сомерсете, а значит, отыскал новых родственников, и, возможно, даже знатных. Но почему не позвонил, не рассказал? Обиделся, или я ему наскучила, или ему приглянулась другая? Что ж, это можно было предвидеть. Как в старинной песенке:
В душе у Винни досада, даже злость на Чака и на себя. Пока она с ним не связалась, ей хорошо жилось в Лондоне. Можно сказать, даже счастлива была. Как поется еще в одной старинной песенке, она никому не была нужна, и ей никто не был нужен, и теперь ей нисколько не хуже, чем было до Чака… только все равно почему-то больно, обидно, одиноко и жаль себя.
Винни мысленно видит большую гостиную в роскошном поместье далеко на юго-западе Англии, в незнакомом городке. В эту самую минуту там сидит Чак Мампсон и пьет чай с новыми английскими родственниками по фамилии де Момпессон, которые разводят розы и держат охотничьих собак. Родственников очаровало его американское простодушие и прямота, они потчуют его до отвала бутербродами с водяным крессом, тортом с грецкими орехами, малиной, жирными сливками.
Под креслом с обивкой из вощеного ситца, в котором сидит Чак, невидимый грязно-белый пес зевает, задирая морду. Недоуменно смотрит пес на Чака, затем не спеша поднимается, отряхивается и ступает на мягких лапах по персиковому обюссонскому ковру к дверям. Фидо покидает Чака, потому что больше ему не нужен; он спешит домой, к Винни.
Да что толку гадать? В шесть часов, когда тариф будет дешевле, надо снова позвонить и все узнать. А пока допить чай, хоть он и попроще, чем у де Момпессонов, и опять взяться за статью, обещанную месяц назад газете «Санди таймс».
