– А то как же, – ответил другой.
– Потом первый мужик сказал:
– Здравия желаем, господин Либле!
– Здравия желаем, здравия желаем, здрр… аввия. ответил Л ибле.
– Куда это ты собрался?
– В пекло!
– Вот дурак, в пекло собрался. Чего тебе туда? На земле места не хватает, что ли?
– Не ваше дело, ик! Каждый может идти куда хочет. Я те-тебя р-разве спрашиваю, куда ты идешь, ик!
Либле остановился и вызывающе взглянул на собеседников.
– Во, во, важный какой! – сказал второй мужик.
– Важный, точно он бог весть кто.
– А сам иной раз такие штуки выкидывает, как дитя малое, – плот у мальчишек потопил, – заметил первый из мужиков. – Я бы ни за что перед всем приходом так срамиться не стал.
– Фу-ты, фу-ты, гляди-ка, до всего ему дело? Чего тебе, по правде говоря, от меня надо?
Либле шагнул к мужикам, готовясь вступить в драку.
– Ну, ты, на рожон не лезь! Драться мы с тобой не собираемся. Иди себе подобру-поздорову. Иди, может, еще что-нибудь на дно пустишь, – сказали мужики и быстро зашагали к трактиру.
Услышав это, Либле еще больше разозлился. Грозя кулаками вслед удаляющимся мужикам, он продолжал шуметь:
– А-а, вот вы как! Откуда такие объявились – меня попрекать!.. Ишь ты!.. Туда же!.. Гляди-ка лучше, как бы я тебя самого не утопил! Да-да, в прорубь – и делу конец! Этому ведь я теперь здорово на учился, ик!
– Какой все-таки этот Либле ужасный человек, – прошептала Тээле, поворачиваясь к Арно настолько, насколько позволял тулуп, в который ее закутали.
– Почему ужасный? – спросил Арно.
– А как же не ужасный. Все время пьянствует и шатается кругом. Говорят, пастор его выгнал.
– Ничего, возьмет обратно.
– Не возьмет.
– Возьмет.
В это время из лавки вышел батрак, уложил в сани, в ноги Арно и Тээле, несколько пачек табаку, поправил на лошади хомут, вытащил из-под него гриву, чтобы лошади больно не было, когда поедут, и сани тронулись. Либле, к этому времени добравшийся уже до лавки, крикнул им вдогонку:
– Эгей, земляк! Постой, возьми и меня. Эге-е-ей!
Но батрак сделал вид, будто он глух и нем от рождения.
XVIII
Арно все-таки был еще очень слаб. Болезнь подорвала его силы, и он все никак не мог окрепнуть. Однажды, когда они с Тээле возвращались домой и началась сильная метель, он уже на полпути почувствовал такую усталость, что не в состоянии был двигаться дальше; он опустился на снежный сугроб и, печально улыбаясь, Сказал:
– Не могу больше.
Тээле остановилась возле него. Ей было непонятно, как это можно так быстро устать. Ветер завывал и гудел в проводах и вокруг телеграфных столбов, на дороге то тут, то там наметало огромные сугробы.
– Отдохни немножко, может быть, тогда сможешь идти, – помолчав, сказала Тээле.
– Может, смогу, – ответил Арно все с той же усталой, печальной улыбкой. Ему было так хорошо сидеть в сугробе; слегка откинувшись на спину, он сказал Тээле:
– Садись и ты!
Но Тээле села не сразу. Она переминалась с ноги на ногу, поправляя на голове платок. Потом заметила:
– Нам здесь долго нельзя оставаться, скоро совсем стемнеет!
– Ну и что ж! – ответил Арно.
– Страшно будет домой идти.
– Почему страшно? Кого ты боишься?
– Да не боюсь, а все как-то не по себе. Попробуй, может, поднимешься?
Но Арно и не пытался встать. Ему было так хорошо здесь, на снегу, что он с наслаждением заснул бы. Его даже немного сердило, что Тээле зовет его. Им овладело сейчас то же чувство расслабленности, что и тогда, осенью, когда он стоял на берегу реки, у самой воды. А завывание ветра – оно было словно колыбельная песня. Глаза его невольно стали слипаться.
– Отчего ты не сядешь? – спросил он Тээле.
