– Нет, – ответил Куслап.
– Класс пустой, за партами никого нет… – задумчиво продолжал Арно. – И та парта, где сидит Тээле, тоже сейчас пуста. А завтра там будет Тээле…
Звено за звеном тянулась цепочка его мыслей. Вдруг он схватил Куслапа за локоть и так крепко сжал его руку, что тот скорчился от боли.
– Не смей показывать Имелику эту задачу, – сказал он. – И вообще не смей больше ни одной задачи ему показывать.
– Почему?
– Не смей, понимаешь. Пусть сам делает.
– Он не умеет.
– Тогда пусть и не делает, а ты не смей показывать. Не покажешь?
Куслап ничего не ответил, только лицо его сморщилось и он попытался высвободить свою руку.
– Не смей ему задачи показывать, – снова возбужденно заговорил Арно, все сильнее сжимая худенькую руку Тиукса. – Не смей! Если только ты покажешь Имелику задачу и дашь ему списать, то… то я тебя поколочу. И еще учителю пожалуюсь. И тебя тогда выгонят из школы. Ничего ему не показывай. Что с того, если он не умеет, пусть и не делает, пусть его после уроков оставляют, тебе какое дело, Не будешь показывать?
– Буду.
– Будешь? Зачем? Не смей. Если будешь показывать, я тебя сейчас побью! Вот как дам тебе!
Арно замахнулся на него. Куслап скорчился и зажмурил глаза, точно кошка.
Причины, заставлявшие Юри Куслапа помогать Яану Имелику делать уроки да и вообще прислуживать ему – стряпать, убирать его постель, приносить воду для мытья, – были гораздо серьезнее, чем Арно мог думать. И никакими угрозами нельзя было Куслапа удержать от этого, пока он был жив.
– Как дам тебе сейчас! Как дам!
Но вместо того чтобы ударить Куслапа, Арно схватил его обеими руками за худенькую шейку и стал душить.
– Пусти! – прохрипел Куслап.
– Не пущу, пока не пообещаешь, что не будешь показывать Имелику задачи. Не будешь?
Арно душил все сильнее. Собственно, ему следовало бы сейчас душить совсем по-настоящему, и вот почему.
Как-то летом Арно, пытаясь поймать бабочку, нечаянно оторвал у мое крылышко и потом тут же быстро покончил с ней, чтобы напрасно не мучилась…
ХII
И передней хлопнули дверью: кто-то вошел в классную и, отряхивая снег, постучал ногами о пол.
Болезненная дрожь прошла по телу Арно, у него было такое чувство, будто он очнулся после кошмара; чтобы скорее прийти в себя, он резко оттолкнул Куслапа. Но это было лишнее – Куслап и так мигом очутился в углу и прижался спиной к стене, словно хотел весь в нее уйти.
И спальню вошел Имелик. Очень довольный самим собой и всей вселенной и, находя, что всюду и всегда в этом мире дела обстоят превосходно, он тихо улыбнулся и медленно направился в глубь комнаты.
«Сейчас Куслап пожалуется ему и он возьмется за меня», – было первой мыслью Арно.
Но Куслап и не думал жаловаться. Он притаился в углу неподвижно, как еж, и не издавал ни звука. Нет, Куслап и не думал ни на кого жаловаться. Ведь это было в порядке вещей: каждый, кому не лень, обижал его; он был сын бобыля и лишь случайно попал сюда, в среду детей зажиточных хуторян. Каких прав мог он здесь для себя требовать? Для него уже и то было счастьем, если его мучили чуть поменьше.
– А, Тали, и ты здесь сказал Имелик, протягмвая Арно руку в знак приветствия. Но Арно в эту минуту был так поглощен перелистыванием своего задачника, что не обратил на жест Имелика никакого внимания, а тот нашел, что и это в порядке вещей: как Арно мог видеть его протянутую руку, если он, Имелик, не сказал ему «здравствуй».
– Хочешь конфетку? – спросил он, шаря у себя по карманам. – Мы с батраком в лавку ходили, конфет наелись, мед пили. На, бери! С этими словами он бросил Арно на кровать несколько конфет, потом повернулся к Куслапу.
– Ну, Тиукс, ты чего это в угол забился. Тоотса же здесь нет, никто в тебя артиллерийским огнем шпарить не станет. Вылезай-ка лучше конфеты лопать. Гляди!
Имелик вытащил из кармана конфеты и держал их на ладони, протягивая Куслапу.
– Вылезай, вылезай, приятель, ты ведь не еж. Это только ежи днем в угол заползают, а по ночам бродят; а ты ученик Паунвереского приходского училища. Или, может, вы с Тали поссорились? У тебя опять такое злое лицо… У обоих у вас потешные лица… Небось повздорили, а? Ну, прямо скажем, отчаянные забияки собрались. Да бросьте вы, а то Тоотс, как узнает, обидится, что вы у него хлеб отбиваете, для него ведь ссоры и драки – прямо хлеб насущный. Этот парень, видно, и утром и вечером только и молится – ежели вообще он, бес этакий, умеет молиться: «Милый боженька, сделай так, чтобы опять случилась какая-нибудь славная драчка, кулаки чешутся, мочи нет терпеть». Так как же вы? Поссорились? Ну, поссорились – так поссорились, а теперь идите мириться, вместе конфеты есть будем. А? Вы же не петухи какие-нибудь, чтобы так долго злобу таить. Жаль – Тоотса здесь нет, я бы попросил у него индейскую трубку мира. У него такое добро всегда в запасе есть, да и всякие другие вещи, индейские или вообще такие, чтоб страх нагонять. Вы только подумайте, ребята, приходит вчера этот окаянный Тоотс ко мне, вытаскивает из кармана простую, ну самую обыкновенную коровью кость и говорит, будто это человеческая. «Какая это тебе человеческая кость! – говорю я ему. – Это же обыкновенный мосол коровий». – «Нет, говорит, ничего ты не понимаешь, это не коровий мосол, это кость мертвеца. Купи ее у меня, выйди с ней в полночь в
