гребешков. Это такая дыра, батенька, перед которой наш Благовещенск — столица. Скука там анафемская, развлечений никаких, все пьют мертвецки. От Николаевска при южных ветрах на десять верст вверх по Амуру спиртом несет. В местном клубе ни во что, кроме «железки»[43], не играют, и ни один вечер без драки не проходит. Интеллигенции никакой. Жители все из бывших сахалинцев, уголовники, по ночам грабят и режут.
Вы знаете, в Николаевске по ночам, даже в грязь, никто по мосткам (тротуарам) не ходит. Прохожие месят грязь серединой улицы и револьвер в кармане из руки не выпускают, а то в один момент накинут из-за угла аркан на шею и уволокут, а там расправа короткая… А здесь у меня в Благовещенске и домик, и семья, и друзей-приятелей полон город. Приходите ко мне сегодня вечером в преферанс играть. Играете?
Но я отказался, сказав, что в карты не играю и что хочу пойти вечером в местный театр на оперетку.
Странное впечатление произвел на меня Благовещенск — этот торговый центр Приамурского края, резиденция золотопромышленных королей Ельцова, Левашова и других хищников. Город большой, широко раскинутый, но несуразный: с широкими, но беспорядочно разбросанными улицами, с громадными площадями, с соборами и церквушками, с губернаторским дворцом и с неизбежным в царской России громадным каменным острогом. В этом городе все было перемешано: каменные дома богачей и маленькие деревянные домики обывателей, большие универсальные магазины Чурина, немецкой фирмы «Кунст и Альберс» и лавчонки, в которых, кроме щепотки гвоздей, махорки, колесной мази и пары кнутов, ничего не найдешь. Русские купцы, чиновники, казаки, ссыльнопоселенцы, китайцы. Прислуга, ремесленники, мелкие торговцы — все китайцы. Базар сплошь застроен их лавчонками, в которых можно найти все, начиная от моркови и лука и кончая контрабандными шелками и опиумом.
У благовещенских, да и у всех приамурских китайских торговцев был свой царек — купец-миллионер Тифонтай. Отделения его фирмы имелись во всех более или менее значительных поселениях края. Он вел крупную оптовую торговлю и имел в Благовещенске, Хабаровске и Владивостоке магазины китайских редкостей. Тифонтай скупал и продавал женьшень[44], оленьи панты[45] и, тайно, золото. Он или, вернее, его уполномоченные и агенты делали массу и других темных дел. Говорили, что он тайно руководит шайками хунхузов[46] и снабжает их оружием, но официально об этом ничего не было известно. Знали одно, что ни царские власти, ни амурские купцы-воротилы не могли без него обойтись.
На другое утро я вновь явился к Мокееву.
— Знаете что, капитан Гаттерас, — начал он своим фальцетом, — я о вас сегодня всю ночь думал и вот что решил. Дело свое морское вы, очевидно, знаете первоклассно, знаете судостроение, понимаете толк в судах, знаете иностранные языки, за границей бывали… Поезжайте-ка вы уполномоченным нашего Общества в Японию. У нас масса дел с Японией: нам нужны материалы, рабочие, специалисты по судостроению и судоремонту, нужны шлюпки, конторская мебель, нужны многие вещи, которых здесь не достанешь, и в первую очередь нужен хороший мореходный буксир. Все это можно достать в Японии. До сих пор все поручения в Японии для нас выполнял или капитан нашего морского парохода «Стрелок» Бредихин или Гинцбург[47]. Но Бредихин — дурак и пьяница, а Гинцбург — такой жулик, с которым можно иметь дела только при крайней нужде. Помните, прежде всего — буксир. Ищите, покупайте и телеграфируйте мне, я вполне полагаюсь на вашу опытность. Буксир в Николаевске нужен как хлеб и должен быть доставлен туда до закрытия навигации. Я написал вам ночью подробную инструкцию, она сейчас в машинке. Ну, что вы об этом думаете?
Что я мог думать о таком предложении? Это была блестящая и интереснейшая командировка.
— А как эта командировка будет обставлена в материальном отношении? — спросил я.
— Вы сохраните ваше капитанское жалованье и будете получать десять рублей суточных. В кассе получите все, что вам причитается по первое августа, и две тысячи рублей авансом под отчет. Когда присмотрите буксир или сделаете другие крупные закупки, телеграфируйте, мы вам немедленно переведем деньги. Устраивает это вас?
— Вполне, Николай Петрович.
— Ну вот завтра же и поезжайте на «Корфе», только не до Николаевска, а до Хабаровска, а оттуда через Иман во Владивосток. Из Владивостока пароходы ходят еженедельно в Нагасаки.
«Барон Корф» был большой комфортабельный двухэтажный, волжского типа пароход, и я устроился на нем прекрасно.
Амур в том месте, где он прорывается через Хинганский хребет, поразил меня мощной и дикой своей красотой. Это незабываемое зрелище, особенно вечером, при луне.
Казачьи станицы, в которых мы останавливались, жили ленивой, сытой жизнью. Казаки сами работали мало, на них батрачили китайцы.
На третий день пришли в административный центр края — Хабаровск.
Если Благовещенск можно было сравнить со старой купеческой Москвой, то Хабаровск был Петербургом. Как сравнительно новый город он был построен более планово, чем Благовещенск. Торговля Хабаровска значительно уступала благовещенской, и гражданского населения в Хабаровске было меньше. Зато улицы были полны офицерами всех родов оружия и чиновниками с петлицами и погончиками всех царских ведомств. В Хабаровске находилась резиденция местного полубога — приамурского генерал- губернатора С.М. Духовского. Он одновременно объединял власть командующего войсками Приамурского военного округа и войскового наказного атамана трех казачьих войск — Забайкальского, Амурского и Уссурийского. Его военная и гражданская власть простиралась от Байкала до Тихого океана и от китайской границы до Северного Ледовитого океана. Территория, которой он управлял почти неограниченно, была значительно больше любого европейского государства.
Правильное движение поездов начиналось только от станции Иман, расположенной в трехстах километрах от Хабаровска. Добраться туда можно было или на служебном поезде или на пароходе по реке Уссури.
Маленький, старый, случайно купленный Мокеевым пароход «Святой Иннокентий» отходил из Хабаровска на Иман на следующий день. Переночевав в гостинице «Бристоль», я перебрался на «Иннокентия».
Наше плавание по Уссури совпало с ходом летней кеты. Рыбы было столько, что пароход беспощадно бил ее лопастями колес. Особенно густой массой она шла у берегов. В одной станице, недалеко от устья, мы наблюдали интересную картину. Вдоль всего берега были установлены длинные столы. За ними, вооруженные ножами, старые казачки с засученными рукавами по локоть в крови чистили рыбу и отбрасывали ее в сторону. Молодые казачки подхватывали ее, натирали солью и развешивали на веревках. Подростки палками с гвоздем на конце поддевали идущую сплошной массой рыбу и выкидывали ее на берег. Рыба летела беспрерывным дождем. Такого «конвейера» я нигде, кроме Уссури, не видел.
После двухсуточного плавания по Уссури и суточного переезда по железной дороге я добрался до Владивостока.
От Никольска-Уссурийского я почти не отходил от окна, все ждал, когда покажется давно не виданный друг — беспредельное, открытое море. И вот перед вечером оно блеснуло наконец, родное, любимое, долгожданное.
Поезд подлетел к владивостокскому перрону.
Китайцев было много и во Владивостоке. Кроме них на вокзале встречала поезд толпа корейцев- носильщиков с так называемыми «рогульками» для перетаскивания тяжестей.
Такой рогульщик подхватил мой багаж и дотащил до извозчика.
Извозчик-китаец привез меня в знаменитую гостиницу «Золотой Рог».
Владивосток был типичным военно-морским городом, напоминавшим Севастополь. Улицы полны блестящими флотскими офицерами в белоснежных кителях и матросами в белых форменках. На рейде покачивались черные, с желтыми трубами и высоким рангоутом крейсера первого ранга: «Нахимов», «Корнилов», «Память Азова» и «Владимир Мономах». Здесь же стояли крейсер второго ранга «Стрелок», канонерские лодки «Маньчжур» и «Кореец» и больше десятка миноносцев. Внизу, у пристани Добровольного флота, дымил двумя высокими желтыми трубами только что пришедший из Одессы быстроходный красавец «Орел».
Устроившись в гостинице, помывшись после пыльной дороги и переодевшись, я вышел на главную
