возможно, оно находилось где-нибудь за складкой здешнего гуттаперчевого океана.
Дреды у Ари висели сосульками, я увидел ее уставшие глаза — и словно поток воздуха раздул в груди нежность.
— Будем жить! — бодро сказал я, морщась от боли в руках и спине. Протянул ей оставленный кусок сала, и она слопала его тут же, присев прямо на камни.
— Что, жить можно, да? — спросил я, сидя рядышком с ней. — Я разгрузил этот чертов баклажан — видела бы ты меня! Думаю завтра еще что-нибудь разгрузить. Я управляюсь не хуже этих китайцев. Плавленых уродов мне, конечно, не переплюнуть, они трехжильные, сволочи, здоровые! А вот китайцам я составлю! конкуренцию. Так что дела не так уж плохи. Идем? Думаю, нам стоит переночевать там же, где вчера. Там вроде безопасно…
— Не надо где вчера, Гри-и-ша! — сказала Ари и сморщилась — улыбнулась. — Нам дали место жить!
Девчонка оказалась просто золото. Нашла себе занятие — стала лечить… Для этого, собственно, она и отправлялась в космос по призыву истантов. По пути Ар рассказала мне, как отправилась искать больных, как «поправила им некоторые места в телах». Одна из «паправленных» — китайская старуха — не захотела отпускать ее далеко, и в итоге нам досталась малюсенькая каморка в портовых трущобах с ней по соседству.
Внизу, прямо в пол толкались волны, тонкие перегородки не спасали от окружающего шума, сальные поверхности стен пугали толстым слоем полузасохшей грязи. Но это было жилье, отдельное, среди таких же жилищ таких же обитателей. И хотя вместо двери тут был кусок толстой затертой ткани, обиталище показалось мне намного более безопасным, чем задворки пакгауза.
И крепко прижав к себе Ари, я спал в ту ночь без задних ног, моментально провалившись в черную яму беспамятства.
Ари была дома — я слышал ее шаги за дверным пологом. Она хорошо видела в темноте и не нуждалась в свете Местные обитатели зрением кошек не обладали, огнем не пользовались, а электричества то ли не знали, то ли не применяли. И поэтому, к моему счастью, с наступлением ночи жизнь, а вместе с ней и раздражающий шум затихали. Полной тишины не наступало никогда, и даже в темноте дырявый покров из резких голосов и криков стелился над спящим городом, но уже не оглушал дневной какофонией.
Вот и сейчас гул и треск почти стихли, растворились в ночном воздухе затихающими всплесками. Последние перевозчики пристали к мосткам. Вдали еще виднелись низкорослые черные фигуры, снующие по причальной улочке, но вокруг нашего дома пустынной прохладой стыл воздух, пустые лодки покачивались на волнах темными телами.
Я не стал заходить в дом. Снял кроссовки и сел на край настила. Голые пятки не доставали воды, но, разбиваясь о сваи, море обдавало ноги редкими брызгами. Дыра в космос сияла прямо перед глазами. Желтизна неба, поглощенная мраком наступающей ночи, незаметно исчезала над дальним концом океана, переходила в проблески звезд. Прямо над обрывом, где кончалось море, звезды блистали во всю мощь, высвечивая непроглядную бесконечность своей обители. Если не учитывать этот обрыв, из-за чего космос казался расположенным на расстоянии вытянутой руки, то ночью здешний мир выглядел вполне сносно, по земным меркам. Море, звезды, уснувший порт… Зато днем, когда небо наливалось оранжевой желтизной, иллюзия рассеивалась. С одной стороны возвышалась стена воды, причем я знал, что по ней можно спокойно плыть хоть вверх, хоть вниз. С противоположной — небо растворялось в черноте космоса, и звезды все так же ярко светили из невозможной дыры в пространстве.
Ничего! Думаю, еще месяц, и все местные чудеса я перестану замечать. Человек ко всему привыкает, и удивительное умеет очень скоро перерождаться в банальное.
Я пощупал ладони. Бесконечные мозоли почти зажили, кожу стягивали заросшие раны.
Я порядком натренировался за эти дни. Отдельны мышцы еще ныли, ругаясь на перенесенные нагрузки но в целом организм подстроился под навязанный об раз жизни и больше не возражал. За день работы я, конечно, чертовски уставал, но хороший сон растворял утомление без следа. Работать с восьми утра никто ж принуждал, и отсыпался я вволю.
Сзади раздался шорох. Теплым пятном Ари скольз нула у меня за спиной и опустилась рядом. Я обхватил ее за талию, растаяв в податливой мягкости маленькое го тела.
— Я почувствовала, ты пришел, — прошептала она.
— Угу, — пробормотал я, задыхаясь в ее запахе. Грива царапала мне лицо, а я не мог надышаться неземным; ароматом, который был для меня сейчас самым близким.
— Хороший день? — спросила она.
— Нормально, — вздохнул я. — Жаль, что у них с компьютерами напряг. Я бы лучше в офисе поработал, чем танкеры разгружать.
— Ты устал? Пойдем, я сделала еду вкусно. Я почти съела ее. Сегодня один ен-чун поделился со мной животным из океана. Он очень вкусный!.. — Она потянула меня, намереваясь побыстрей накормить очередным морским гадом. Ен-чуны — те самые китайцы, как они сами себя называли, — расплачивались с Ари за лечение всякой живностью, изловленной из океана. Признаться, это здорово нас спасало. За погрузочные работы давали только сало — непонятную субстанцию с приторным вкусом испорченного меда. Несмотря на сытность, от сала быстро начинало тошнить, и поэтому морская еда приходилась очень кстати.
— Потом! — Я притянул ее назад, не желая терять прикосновение теплого тела.
— Ты не сильно устал, — заметила Ари. — Лучше бы я сама съела все животное.
— Ты же лопнешь, деточка! — возразил я. — И так, наверное, только плавники мне оставила. — Ари хрипло фыркнула, закопошилась.
— Играть отсюда вернешься быстро! — пробурчала она, наконец развернулась и улеглась вдоль причала, положив голову мне на ноги.
— Я ни фига не понял, что ты сказала, — засмеялся я. — Надо, пожалуй, начать учить тебя нормальному русскому, а то так и помрешь неграмотной.
Ее глазищи внизу чернели пропастью похлеще, чем пропасть в космос, сияющая звездами прямо перед нами. Я наклонился и как загипнотизированный уставился в них, сливающихся с наступившей ночью. Ладонь проскользила по ее гладкой шее. Ари вздрогнула, оцарапанная заживающей кожей. Я отвел руку, но она прижала ее назад.
— Ай-лу, сердце в безмолвии…
— Ни хрена не понимаю, — тихо прошептал я, завороженный.
— Чувствую тебя вся…
— Я тоже…
Они не целовались. А об остальном и речи не было. Триллионы километров между родинами одного и другого — это вам не с тещей поругаться и даже не межэтническое противоречие. Это йамного больше и страшнее.
И что это было? Любовь?
Она подарила мне свою душу… По смыслу примерно так. В ее объяснениях того, что случилось на корабле Чингачгука, понятные мне слова встречались одно на десяток. Существовал потусторонний мир, который она ощущала. И могла туда попадать. И видит каждого и здесь, и там.
Все это казалось мне бредом до тех пор, пока не вспыхнула мысль: Ари говорит про души, про жизнь после смерти. Я вдруг понял суть ее объяснений. Но легче от этого не стало. «Что же ты хочешь сказать? — спросил я ее. — Ты хочешь сказать, что бог есть?!» Слов «бог» она не поняла. А вот «душа» пришлась ей по вкусу. «Наши души теперь нет разницы!» — говорила она, сияя от восторга, и переплетала пальчики рук, показы вая мне, как все теперь запутанно и сложно. И я цело вал ее в прозрачные губы, а она не понимала…
Животное и впрямь оказалось вкусным. Кисленькое, мягкое. Я жевал его в темноте, и от этого оно казалось еще вкуснее. Черт знает, какое оно на вид. Поди и в руки бы брать не стал. Несколько дней назад один из ен-чунов предлагал мне за сало отрезок жилистой ярко-желтой трубы с длинными отростками. Я послал его подальше вместе с этим чудом-юдом. Есть желтую трубу я бы ни за что не согласился.
В кромешной тьме Ари подносила кусочки зверя мне ко рту, и я хватал их вместе с теплыми пальчиками. Она сдавленно кричала и грозилась какими-то страшными неизвестными мне наказаниями.
