Сацук.
При упоминании Сацука Кох даже привскочил со стула:
— Ах дуралей, лезет не в свое дело! И кто ему велел!
Но тут же он опомнился:
— Прошу вас, господин инженер, не тревожиться. К вашему сведению, у нас есть служба порядка, у нас есть кому позаботиться о вашей безопасности. Это говорю вам я, Ганс Кох! — горделиво заключил свои уверения комиссар гестапо.
— Да-да, господин инженер, — подхватил комендант, — пусть вас это не тревожит. За вашей спиной вся Германия. Фюрер знает, как позаботиться о каждом, кто приносит пользу нашему делу. Я считаю не лишним напомнить вам, что всякая усердная работа будет по достоинству оценена нами.
Вейс, вероятно, долго бы еще распространялся на эту тему, но дежурный офицер принес несколько пакетов, телеграмм.
Когда Вейс распечатал телеграфный бланк и пробежал глазами текст, он сразу побледнел, и рыбий хвост на его голове стал торчком, — явный признак того, что хозяин этого хвоста был изумлен или встревожен. Потом обычный румянец вернулся на щеки Вейса, он тяжело вздохнул и вдруг заговорил быстро-быстро:
— Ну, слава богу, слава богу! — и, бросив телеграмму на стол, сделал несколько шагов по комнате.
— Что там случилось? — спросил Кох.
— И не говорите! Это чорт знает что! Понимаете, два паровоза! Два паровоза взорвать за один день! Но, слава богу, это случилось не на нашем перегоне. Вы представляете, уважаемый Кох, как завертится теперь этот выскочка Цукерман, наш сосед! Он так насмехался над нами, когда произошло это несчастье с эшелоном. У вас, говорит, под носом эшелоны взрывают. Теперь попрыгай, попрыгай, голубчик!
— А кто взорвал там эшелоны? Партизаны?
Вейс еще раз заглянул в телеграмму.
— Гм… при загадочных обстоятельствах взорваны два паровоза. Потерпевшие аварию эшелоны стоят. Создалась угроза пробки. Просьба немедленно помочь… Вот это я понимаю, просить начал! Ну, что ж… раз просит, окажем помощь. Вы, Штрипке, организуйте им отправку паровозов. Да-да, паровозов… Ну, что ж… на прощанье я еще раз прошу вас, и господина Заслонова, и вас, Штрипке: принимайте все меры чтобы поднять паровозы! Это ваша основная задача на ближайшие месяцы.
— Поднимем, господин комендант!
— Я в этом не сомневаюсь.
Только когда Заслонов вышел из комендатуры, он дал полную волю обуревавшим его чувствам. На душе было так радостно, что хоть пускайся в пляс.
Заслонов шел, точно несся на крыльях. И все, что было тяжелого на душе, что угнетало его в последние дни — вести с фронта, неприязненные, исподлобья, взгляды рабочих, опостылевшая фигура Штрипке, его беспорядочные приказы, — все это словно исчезло куда-то, растаяло. Радовала и утешала мысль: «Значит, началось! Лишь бы хорошо начать, а там еще рубанем, так рубанем, что вам будет муторно!»
Уже стемнело. Городок притих, готовясь к ночному отдыху. Только изредка вился дымок над трубой — повидимому, какая-то запоздавшая хозяйка готовила немудрящий ужин. Гулко раздавались шаги на дощатом тротуаре. Доски гнулись, покачивались под ногами, а на душе было легко, весело. Словно давным-давно, в далеком детстве, когда возвращаешься в ранние сумерки откуда-нибудь с реки, с катка. Торопишься в теплую хату, но не пропустишь ни одной примерзшей лужицы, чтобы не скользнуть лишний раз да потом побежать вприпрыжку к следующей. А уши щиплет свежий морозец, а за селом лес, а в лесу непременно волки. И сердце захлебывается от быстрого бега. И мать, верно, обругает. Отберет стоптанные, вытертые лапти, онучи, чтобы посушить их в печурке. И, попотчевав добрым подзатыльником, — ведь совсем не больно, — к столу погонит:
— Ешь, гуляка мой, да на печь. Спать пора. Так хорошо было тогда!..
И даже когда около самого плеча просвистело что-то и, с треском ударившись о забор, покатилось по тротуару, он не испугался, не удивился. Поднял эту вещицу, разглядел, по давнишней, еще детской, привычке положил в карман. Усмехнулся:
— Наш уголек, деповский. Вот мазутные черти, добром швыряются!
И еще более радостная мысль:
— Значит, рубанем, если швыряются! Сердце не уголь, не остынет. Однако кто это осмелился?
Оглянулся. Несколько знакомых хат. Ближе всех Чмаруцькина. Подумал про себя: «Все же нехорошо так! Несерьезно, товарищ Чмаруцька! Годы твои не те, чтобы детскими забавами себя тешить. Надо потолковать с человеком, без него не обойдешься. И на кой чорт ненависть человеческую разменивать на мелочи!»
Дальше пошел уже медленнее, сосредоточившись на этой мысли. Думал и прислушивался к ночным звукам окраины городка.
Когда вернулся домой, бабушка встретила его не очень приветливо:
— Гостья там у вас.
— Коли гостья, так ладно.
— Эх, шляются тут всякие! — И, не досказав, ушла в свою комнату, что-то сердито бормоча.
А гостья уже выбежала навстречу:
— Нехорошо, нехорошо, заставлять гостей дожидаться! Я уже добрых полчаса вас жду.
— Что же Любка, — это была она, — мы с вами свидания не назначали, так что и обижаться на меня у вас нет особых оснований.
— Как вам не стыдно так разговаривать с девушками? Это невежливо. Или вы не рады, что я зашла к вам?
— Ну, не сердитесь! Вы, очевидно, хотите мне что-то сказать?
— А вот и хотела, но теперь не скажу, если уж вы напустили на себя такую важность.
— Я совсем не важничаю, — подделываясь под ее легкомысленный тон, сказал Заслонов. — Можете говорить.
— Я вот ее недавно видела!
— Кого это — ее?
— Будто и не знаете? Надю вашу.
— Она такая же моя, как и ваша.
— Рассказывайте! С неделю тому назад я встретила ее в городе. Неужели она не заходит к вам?
— Нет, не заходит.
— Ну и люди! Такая же, видно, гордая, как вы. Она ведь так любит вас, так любит! Это заметно было по всему, девчата говорили, что она очень по вас тосковала. Вы, случайно, не поссорились?
— Может, и поссорились.
— Жаль, жаль! Почему бы ей не заходить к вам? И вам было бы веселее, и нам всем тоже. Даже Кох заинтересовался Надей.
— Надей?
— Ну и Надей, конечно! А также и ее отцом. Это когда я рассказала, что ваша невеста — лесникова дочка, так он даже удивился и сказал: «О-о!» А потом и говорит, что неинтересно, пожалуй, такому видному инженеру водиться с какой-то дочкой лесника. Ну, понятно, он плохо знает наши нравы, вот ему и странно.
— Так, та-а-ак, Любка… — задумчиво произнес Заслонов, не зная, как отвязаться ему от этой гостьи, как закончить надоевший ему разговор. И вдруг он спросил:
— С чего это вы вздумали зайти ко мне? Может, послал кто?
— Я и сама собиралась несколько раз зайти, даже заходила, да все никак не застанешь.
— Ну?
— А тут еще Кох спросил меня про вас, как вы живете, у кого живете, хорошо ли живете, не нуждаетесь ли в чем-нибудь, есть ли у вас знакомые?
— Ну?
