Разумеется, этот инженер не без греха. Но прямых улик нет. Все, что рассказали о нем и Клопиков, и бывший работник милиции Слимак, имело отношение к прошлому Заслонова, о котором, кстати, он и сам рассказал, когда пришел на работу. Уже совсем спокойным тоном Кох проговорил:
— Видно, вам понравилась наша тюрьма, если вы ни в чем не хотите признаться.
— Нет. Откровенно говоря, господин комиссар, я предпочитал бы жить попрежнему в своей собственной квартире, не доставляя вам лишних хлопот и не отнимая у вас драгоценного времени.
— Что ж, это мы сможем обеспечить вам, если вы так же откровенно заговорите с нами о всех тех вопросах, которые нас интересуют.
— К сожалению, мне нечего больше прибавить к тому, что я уже сказал вам…
— Тогда я даю вам время подумать. Не захотите говорить добровольно, мы вас заставим.
— В ваши распоряжения я не вмешиваюсь, господин комиссар, — сдержанно произнес Константин.
— Еще этого не хватало!
Вызванные конвоиры увели Заслонова.
Кох чувствовал себя очень скверно. Чтобы как-нибудь избавиться от этого настроения, пошел проведать другие камеры. Тут он обретал душевный покой, самочинно допрашивая арестованных. Особенно грязной работы он избегал. Ее делали два здоровенных эсэсовца. Им помогали Семка Бугай и Слимак, которых Кох приказал перевести к нему для работы в тюрьме. Ему особенно нравился Семка. Это придурковатое животное, наделенное бычьей силой, доставляло Коху и его подручным-эсэсовцам настоящий отдых и что-то похожее на забаву. Семку заставляли делать разные гадости над заключенными. Тот все выполнял со своей придурковатой улыбкой, с неизменным «гы-гы», заменявшим ему обычный человеческий смех. Закончив свою «работу», вспотевший, приподнятый, Семка подходил к Коху:
— А теперь, господин начальник, папиросу мне, ту, что с золотом, гы-гы…
Кох давал ему сигарету и, следя, как Семка комкает ее толстыми, заскорузлыми пальцами, не в состоянии вынуть ее из портсигара, невольно с опаской поглядывал на эту звериную тушу, лишенную человеческих черт.
— Вы ему, господин начальник, из своих рук дайте, он вам весь портсигарчик сломает, — льстиво выступил тут Слимак, с лица которого никогда не сходило выражение растерянности и безграничной угодливости.
— А ты не в свои дела не лезь. Марш на место! — грубо одергивал его Кох. Слимак виновато отходил подальше и, придав своему лицу самое лютое выражение, занимался своим «делом».
Кох вернулся домой и собирался уже спать, отложив газеты и выключив радиоприемник. Вдруг зазвонил телефон.
В трубке послышался голос Вейса.
Без обычных приветствий Вейс сразу же перешел к делу.
— Простите, что поздно звоню, экстренная надобность. Я весь день разыскиваю инженера Заслонова. Оказывается, как меня уведомили совсем не из официальных источников, он находится у вас в тюрьме.
Кох сначала что-то невнятно промямлил, потом добавил:
— Да, инженер арестован мною как крупный преступник.
— Вы согласовали этот вопрос с господином советником восточного департамента железных дорог или в крайнем случае со мной, поскольку я исполняю обязанности и уполномоченного этого департамента?
Кох замялся, но тут же решительно ответил:
— Как вам известно, гестапо не нуждается ни в каких согласованиях.
— Это я хорошо знаю и не вмешиваюсь в ваши дела. Но насчет известной категории служащих у вас есть надлежащая инструкция. Я могу вам назвать ее номер, рекомендую прочесть. Но не в этом дело. Инженера Заслонова немедленно вызывают в Минск.
— Я не знаю, где ему хотелось бы немедленно быть. Считаю, что самым лучшим местом на сегодняшний день для него является тюрьма, если не что-нибудь похуже.
— Не вмешиваюсь в ваши оперативные дела, а только довожу до вашего сведения, что инженер Заслонов должен быть завтра у герра гаулейтера. Гаулейтер вызывает его лично.
Здесь Вейс даже немножко добавил от себя. Разумеется, гаулейтер не интересовался специально персоной инженера Заслонова и не выразил особого желания с ним встретиться. Просто было получено распоряжение гаулейтера провести инструктивное совещание с инженерным персоналом железных дорог, или, вернее, с лучшими представителями этого персонала.
Ганс Кох несколько сбавил тон. Совсем уж неофициально он спросил:
— Вы шутите или говорите это всерьез, господин Вейс?
— Как вам должно быть известно, почтенный господин Кох, я не позволяю себе шуток не только со взрослыми людьми, но придерживаюсь этого правила даже в отношении определенной категории молодых людей.
Кох проглотил пилюлю.
Но дело остается делом. Его не обойдешь.
— Я подумаю, господин Вейс.
— Хорошо, можете заниматься этим полезным процессом, но как прикажете, почтеннейший, ответить Минску: приедет или не приедет инженер Заслонов?
Кох стиснул телефонную трубку так, что побелели суставы пальцев, но ответил довольно сдержанно и хладнокровно:
— Приедет, господин Вейс.
— Очень приятно слышать! — и тотчас же положил трубку.
Кох от досады поморщился: до чего злопамятен этот Вейс! Однако не стоит с ним ссориться, тем более в такую минуту, когда сам допустил известный промах.
Он снова вызвал арестованного в свой кабинет, официально поздоровался с ним:
— Ну как, господин инженер? Какое будет ваше последнее слово.
— А почему последнее?
— Ну, по этому делу, разумеется.
— Не знаю, по какому делу. Вы вчера говорили тут о бесчисленном множестве разных дел, так что я, откровенно говоря, запутался в них, не знаю, о каком вы спрашиваете.
— Да, множество… И очень плохо, что вы не разобрались в них. Но давайте оставим пока этот вопрос. И вообще искренне советую вам забыть обо всем, что мы здесь говорили, и о том, что вообще произошло тут с вами. Так необходимо государству. Я освобождаю вас, но с одним условием: нигде, ни одного слова, ни намека… Вы понимаете?
— Не беспокойтесь! Я понимаю вас… Ведь вами руководят, уважаемый господин Кох, не какие-нибудь личные расчеты, а интересы государства. А что может быть выше этого?
— Вы благоразумный человек, это мне нравится…
Комиссар гестапо, наконец, выбрался из неудобного положения. Доволен был также инженер, которого нисколько не прельщала перспектива более продолжительного знакомства с гестаповцами.
17
На следующее утро Заслонов выехал в Минск. Перед отъездом он увиделся в депо с Чичиным. Тот передал ему, что Мирон Иванович очень беспокоился, узнав о его аресте. А самый арест, видно, произошел по наговору Клопикова.
Чичин рассказал также, что на имя Заслонова был пакет из-за линии фронта, но пакет уничтожили парашютисты, когда их окружила полиция. Однако один из парашютистов, присланный из штаба фронта, знает содержание письма и при случае передаст его Заслонову. Теперь уцелевшие парашютисты находятся в лагере Мирона Ивановича, один из них серьезно ранен, лечится. Заслонов приказал, чтобы на некоторое
