далекие воспоминания, ожил в памяти стершийся образ… А из хаты уже шел Шимек, хлопал Коваля по спине, обнимал.
— Сколько лет, сколько зим, Матеуш! Наконец выбрался к нам.
— Нынче трудно по гостям ходить. Ты бы тоже мог с базара к нам заехать.
— Какие там базары, — махнул рукой Шимек, — смех один.
Войдя вместе с гостем в хату, Шимек вытащил бутылку самогона, кусок сала, принес кислой капусты. Жена Шимека разогрела борщ. Сначала выпили за то, чтобы Гитлера скорее черти в ад забрали. Самогон был крепкий и на вкус приятный. Беседа потекла оживленнее.
— Человеку, пожалуй, ничего не остается, как только выбрать сук потолще да повеситься. Зерно дай, а сколько тебе останется — их не касается. Свинью дай, молоко дай, подати заплати, каждому полицейскому надо в сумку положить курицу, масла или яиц. В гмине, если не подмажешь, ничего не добьешься.
— Однако завел себе батрака, — усмехнулся Матеуш.
— Да вот прибился к нам тут один немой, — начал поспешно объяснять Шимек. — По правде говоря, у меня нет для него особой работы, ведь у нас в доме три здоровых мужика…
Скрытое беспокойство Шимека удивило Коваля.
— А откуда он родом?
— Не знаю, у него нет никаких документов, а от него самого что узнаешь? Спрашивал у людей, но никто ничего о нем не слышал. Сжалился над убогим, миска похлебки не разорит меня.
— И даже не знаешь, откуда он прибрел?
— Нет.
— Действительно?
— Ты что? — обиделся Шимек. — Стал бы я скрывать от тебя.
— Твое дело, — сухо бросил Коваль.
Шимек задумался. Потом наполнил стопки. Выпили, снова налил.
— Как ты узнал?
— Ведь я служил в русской армии, их человека сразу узнаю.
И тогда Шимек рассказал… Русский пришел по первому снегу. Худой, обросший, оборванный, в горячке. Оказалось, что с транспорта военнопленных бежала группа советских бойцов. Выпрыгивали из вагонов под огнем автоматов. Мало кто уцелел. Сейчас они живут в лесу. Сельчане приносят им пищу, но делают это в большой тайне, потому что боятся. Староста получил из гмины предупреждение: кто станет помогать беглецам, будет расстрелян. За выдачу беглеца — награда.
— А вы все-таки помогаете.
— Да, — ответил Шимек. — Совесть не позволяет поступить по-другому.
— А что дальше?
— С кем?
— Ну хотя бы с ними.
— Откуда я знаю?! — рассердился Шимек.
— А я вот тут кое-что надумал, — начал осторожно Коваль, — и для них, и для ваших парней.
— То же, что и твой Метек? — зло спросил Шимек.
— О чем ты говоришь? — удивился Матеуш.
— Не знаешь?
— Нет.
— Записался в войско лондонского правительства и пришел к моим ребятам за винтовкой. Я велел дать. А то черт его знает… У нас в деревне есть несколько человек из «Союза вооруженной борьбы», и я предпочитаю не ссориться с ними. А ты зачем пришел?
— Во всяком случае, не за оружием. Партия… — произнес он и стал ждать, как будет реагировать на это Шимек. В Домбровке ведь были когда-то люди, симпатизирующие компартии.
— Какая? — спросил наконец Шимек.
— Польская рабочая партия.
— Мы крестьяне, — буркнул Шимек, — земледельцы.
— Еще не знаешь, а уже ершишься.
— Мужиков всегда пороли.
— А разве рабочих жалели?
Что-то, не ясное еще самому Шимеку, заставило его слушать гостя.
— Думаете войну за печкой просидеть? — Матеуш не мог удержаться, чтобы не съязвить. — Пусть другие своей головой рискуют, да?
— Чего ты от нас хочешь?
— От вас? Это от кого?
— Ну, от мужиков.
И тогда Матеуш достал листовки.
— Почитай, — сказал он, — потом поговорим.
— Почитать можно, — согласился Шимек. — Поговорить тоже…
— А теперь дай мне какую-нибудь работу.
— Работу? — Шимек почесал голову. — У меня нет никакой работы. Походи, поспрошай сам. На дворе весна. Мастеровому человеку сейчас работы хватит с избытком.
Остаток дня Матеуш провел среди крестьян. Оказалось, что его рабочие руки здесь очень нужны. А за работу ему обещали заплатить продовольствием. У Шимека он ничего не хотел брать. Хозяйство небольшое, а ртов много.
Вечером к Шимеку пришли двое. По тому, как он обращался к ним, чувствовалось: это важные люди. Особенно этот высокий, плечистый.
— Так вы от партии? — бесцеремонно спросил Коваля высокий.
— А с кем имею честь?
— Скажи, — вмешался Шимек, — ему можно.
— Хорошо. Есть тут у нас своя группа. Участники довоенного крестьянского движения и, вообще, мужики. Почитали мы листовки, которые вы дали Шимеку.
— Ну и как?
— Программа подходящая. Только что дальше?
— После войны?
— Именно. Колхозы, коммуна?
— Мы считаем, что демократия.
— Красивое слово. С прежней коммунистической партией мы не очень были согласны. Мы хотим без помещиков, но и не в колхозы. Мы — крестьяне…
— Вы не очень похожи на крестьянина.
— Я по профессии учитель, но сам сын крестьянина.
— В первую очередь нужно бороться с Гитлером.
— Одним?
— Зачем? И мы, и вы, и другие… Разве мало хороших поляков, пан учитель? Только их нужно собрать.
— Какой я пан… Но бороться мы хотим.
— Мы тоже. Поэтому ищем всех желающих.
— Крестьяне хотят знать, за что они будут бороться, — продолжал учитель. — Нас уже раз обвели вокруг пальца. Обещали аграрную реформу, а что вышло? Крестьянин хочет иметь голос в государственных делах, ведь он основа нашей страны.
— Одно знаю, — решительно сказал Матеуш, — не надо оглядываться на разных союзников. Только один из них может нам помочь, а мы ему.
Разговор протекал то спокойно, то обострялся. Трудно было отвечать учителю: мужик он образованный, может так завернуть, что и не найдешь ответа. Коваль знает, что нужно вместе идти против фашистов, что они должны опереться на надежного союзника, на Советы, но говорить об этом трудно. Сидит эта правда в сердце, а высказать ее словами нелегко. Иное дело — в городе, с рабочими. Понимают
