обуть бойцов. Ну и деньги, конечно, нужны. Нельзя надеяться только на пожертвования крестьян.
— Много же вам всего нужно…
— Надеюсь, что получу разрешение на разгром нескольких полицейских участков. Там можем достать, что нам нужно.
— Значит, все-таки борьба?
— У нас нет другого выхода, пан майор.
— Вам снятся подвиги Хубала?
— Я не ищу славы, пан майор, — холодно ответил Рысь. — Просто не хочу сгноить в гестапо ни людей, ни себя.
— Хотите спровоцировать немецкое возмездие, как в Домбровке? И примете эти жертвы на свою совесть?
— Прежде чем мы сделали хотя бы один выстрел, в Мнихове погибло множество людей.
— Знаю, — сухо сказал майор, — я тоже могу вам рассказать много таких историй.
— Однако я не могу сказать людям, что борьба бессмысленна.
— Даже если будет об этом приказ?
— Я верю, что никто мне такого приказа не даст.
Крогулец внезапно встал, подошел к Ковалю. Метек, застигнутый врасплох, посмотрел вокруг себя. Он так заслушался, что не обратил внимания на сержанта.
— Отойди подальше, — сказал Крогулец, — и молчи. Понимаешь? Ты ничего не слыхал.
— Слушаюсь.
— Помни…
А беседа продолжалась еще долго. Сержант проводил гостя, когда уже начало темнеть. Коваль повторял про себя слова майора, пытался понять их смысл. Ходил по лагерю, всматривался в товарищей. Но ничего не понимал… Например, он, Коваль. Ему осталось одно: маузер, сжатый в руке. Стрелять до самого конца… Сенку — то же самое. Орлику еле удалось убежать из Мнихова. У Виса, Мрувки и еще у некоторых такая же судьба. А Юранд бежал из лагеря для военнопленных. Вицек убегал из дома буквально под пулями полицейских. Пожалуй, только Оркан, Лисек и Забора пришли в отряд по доброй воле. И что же выходит? Они должны спрятать винтовки? Трястись от страха при виде каждого незнакомого, убегать в кусты от каждого полицейского?
Рысю удалось сохранить отряд. Но решение было принято половинчатое: им было запрещено нападать на немцев и полицейских, проводить какие-либо операции; они могли только обороняться. А майор уходил, проклиная в душе свою поблажку по отношению к этому решительному поручнику и его энергичным, хотя и неприглядно выглядевшим в поношенной одежде солдатам. Намылит ему шею командование, думал он, это уж наверняка. Но майор слишком долго служил в армии, чтобы не знать, что уж если солдат готов к бою, то просто так винтовку не бросит.
Едва сержант успел вернуться в лагерь, как прибежал запыхавшийся связной.
— Меня прислал Виктор, — доложил он. — В деревню пришел человек. Говорит, что его преследуют гитлеровцы и он хотел бы примкнуть к нам.
— Он у Виктора?
— Не знаю. Но Виктор приказал сообщить вам.
— Сенк, возьми с собой двух человек и разберись на месте.
В лесу было уже темно. Только когда они вышли в поле, стало немного светлее. Здесь они ускорили шаг. В деревне связной скрытно подвел их к небольшому дому. Сенк пошел к дверям, кивнул Метеку, чтобы следовал за ним, а Орлику приказал прикрывать их со стороны дороги. При свете небольшой лампочки Сенк и Метек увидели двух мужчин, сидевших по обе стороны стола. Это были хозяин и его гость. При появлении партизан хозяин отодвинулся немного в сторону, незнакомец продолжал сидеть неподвижно, настороженно.
— Фамилия? — спросил Сенк.
— Збигнев Кашицкий. — Голос пришельца был ровный, сдержанный. Он сделал движение, словно хотел встать. — Вы партизаны?
— У вас есть какие-нибудь документы? — Сенк будто не слышал вопроса. Метек отошел к печке, откуда было лучше видно этого человека. Только теперь он заметил сидевшую здесь женщину.
— Конечно, есть.
— Откуда вы?
— Из Островца.
— Зачем вы сюда пришли? — спросил Сенк, как показалось Метеку, резко.
— Меня ищут жандармы.
— Почему?
— Может, лучше я это скажу наедине?
— Хорошо, — согласился капрал.
— Я рад, что встретил вас. Уже много дней скитаюсь по деревням.
— Давайте выйдем, пан Кашицкий, — предложил Сенк.
— Можно узнать куда?
— Вы хотели поговорить наедине. Нас можете не бояться.
— Я? — усмехнулся человек. — Своих я не боюсь.
Когда выходили из хаты, Сенк немного задержался. Метек заметил, что хозяин дома что-то прошептал ему на ухо, а капрал в ответ кивнул. Из темноты показался Орлик, все вместе пошли к калитке. За стодолой Кашицкий остановился.
— Вы меня извините, — сказал он, слегка запинаясь, — должен отойти в сторонку.
— Зачем?
— Ну… по нужде.
— Ладно, — весело сказал Сенк, — я вам составлю компанию.
Пристроились у стенки. Кашицкий долго возился, Сенк не торопил его, но напомнил:
— У нас нет времени.
— Уже иду.
Эта сцена вспомнилась Метеку со всей отчетливостью, когда вместе с Козаком они курили.
Через несколько часов так называемый Кашицкий, сопя и всхлипывая, копал продолговатую яму. Каждую минуту он останавливался, вытирал пот со лба и оглядывался на Метека и Козака.
— Копай, стерва, — говорил тогда лениво, без злости Козак.
— Послушайте, — вновь начинал тот, — у меня есть доллары.
— Подотри ими себе зад.
— Есть золото…
— Копай, сукин сын, — разозлился наконец Козак.
Расстреляли его полчаса спустя. Метек поднял винтовку, старательно прицелился в голову. Человек съежился и беззвучно плакал, размазывая грязь по лицу. После выстрела он качнулся и упал. Козак покрутил головой.
— Ну у тебя и нервы.
— А у тебя что, пошаливают?
— Да, — признался парень. Несмотря на свой лихой псевдоним, в сущности, он не был смелым человеком. Сейчас он даже боялся смотреть на лежавшего. Дрожащими руками скрутил цигарку и закурил.
«Собаке собачья смерть» — вот и все, что было сказано в адрес Видершталя вместо надгробного слова.
Опознал его сам Рысь. Даже не стал слушать рапорт Сенка.
— Видершталь! — криво улыбнулся поручник. — Что за встреча!
— Моя фамилия Кашицкий. — Голос Видершталя дрогнул, и он попятился назад, но стоявший позади Коваль подтолкнул его вперед.
— Что это ты такой нервный? — спросил с иронией Рысь. — Обыскать его.
— Это какое-то недоразумение, — попытался выкрутиться Видершталь.
