— Наш сержант не говорит.
— Действительно?
— Говорит только о борьбе.
— Но ты читаешь газеты.
— Читаю и знаю, что Советы воюют с Гитлером, так как он на них напал. Что вы постоянно здесь в доме говорили? Советы освободят народ, будет революция, социалистическая власть. И что?
Метек внезапно умолк, будучи не в силах говорить дальше, он посмотрел на опущенную голову отца, и ему стало жалко старика. Он не умел высказать эту жалость словами. Дома они не привыкли жалеть друг друга, сентиментальничать. Но теперь он должен был что-то сказать.
— Папа, я не против Антека. Он ведь хочет, чтобы было все хорошо, только немного запутался.
— Кто знает, — ответил старый Матеуш, раскурил трубку и стал попыхивать ею. — Гитлер уничтожает нас, а мы все еще между собой цапаемся.
— Я этого ничего не знаю. — Метеку не понравился поучительный тон отца. — Армия не занимается политикой. А сказал я все это потому, что ты хотел знать, где я и что делаю.
— Хотел.
— Я принял присягу, что буду сражаться.
— А после войны?
— Что после войны?
— Ну когда уже не надо будет воевать?
— Умные люди придумают умные законы. А тем, кто боролся, наверняка откроют дорогу в жизнь.
— Пусть будет так, если ты в это веришь. Но об одном ты забыл. Впрочем, может, в этом твоем войске предпочитают этого не помнить.
— Чего?
— Кто первый предостерегал от Гитлера и призывал к бдительности? Не правительство, ибо господа имели свои расчеты.
— Кто предостерегал?
— Коммунисты, сынок. Уже забыл, как шли в Испанию, чтобы остановить там фашистов, задушить войну? Гитлер погибнет на востоке, там обломает себе зубы и лишится силы.
— Кто знает. До Москвы только один шаг.
— Того шага уже не сделают. Не возьмут Москву.
— Посмотрим.
— Не дождутся фрицы этого. — В голосе отца было, как показалось Метеку, больше упрямства, чем убеждения.
Он не хотел уже продолжать этот разговор. Разговор, начавшийся так дружески, под влиянием радости, переполнявшей его при одном воспоминании о пистолете, спрятанном под курткой, об испытанном им ощущении свободы, и окончившийся так плохо. Хотя рано или поздно они должны были объясниться. Он не мог носить в себе эту тяжесть. И проклинал в душе политику, которая может так разделить семью. А ведь могли бы бороться вместе и в согласии.
2
Раздалась длинная автоматная очередь. И сразу же послышался топот подкованных сапог, гортанные, хриплые голоса. Жандармы… Матеуш Коваль оторвался от окна и медленно подошел к столу. Руки у него дрожали, когда он набивал табаком трубку. Стреляли почти под окном, для устрашения. В последнее время гитлеровцы предпочитают стрелять, а не говорить. Москва нарушила их покой. Город, который им был виден в бинокль, теперь стал для них таким далеким. Жандармы нервничают, стреляют даже по теням. Замолк и громкоговоритель на рынке, целое лето и осень кричавший о немецких победах. Теперь они «в соответствии с разработанным планом» сокращают линию фронта. Но все знают о солдатах, замерзших на дорогах отступления, о брошенных в снегу орудиях, автомашинах, снаряжении, оружии…
Тихо в доме… Метек еще в мастерской — они делают мебель для бургомистра, и мастер все время торопит. Старый Матеуш подбросил в печь торф (правда от него больше дыма, чем тепла: сырой), наклонился к огню, сидит попыхивает трубкой. Кто-то вошел в сени, шаркает неуверенно ботинками. Постучал, дождался приглашения и вошел. Товарищ Худой — токарь Ласковский. У него спокойное лицо, но пришел он вопреки договоренности — домой друг к другу не ходить.
— Приветствую вас. — Ласковский сел, достал сигареты. — Бросьте вашу трубку, от этого самосада сам черт убежит.
— Я привык. Махорка смягчается в чубуке.
— А я предпочитаю сигареты.
Матеуш ждал начала серьезного разговора: ведь не пришел же Ласковский поговорить о табаке.
— Завтра надо собрать руководителей пятерок, — сказал наконец токарь.
— Что-нибудь случилось?
— Приехал один товарищ из руководства. Коваль молчал. Что надо, Худой сам скажет.
— Ну, дорогой товарищ, ждет нас большая работа. Будет у нас партия.
Коваль вздрогнул, трубка стукнулась о стол.
— Что ты на меня так смотришь? — улыбнулся токарь. — Нужно создавать партию.
— И это будем делать мы?
— Да. А называется она — Польская рабочая партия. Связной привез сообщение, что руководство нашего Рабоче-крестьянского объединения решило войти в Польскую рабочую партию. — Он полез за пазуху и вынул в несколько раз сложенную бумажку. — Воззвание. Почитай сегодня, а завтра расскажешь о нем людям на собрании. Потом к тебе придут. Запомни пароль.
— А ты?
— Вроде бы ты старый конспиратор, — улыбнулся Худой, — а спрашиваешь о таких вещах… Перехожу на другую работу.
— Но я не знаю… — начал Коваль.
— Чего?
— Как мне…
— Я сказал о тебе, и товарищи согласились. Мне уже пора.
— До встречи. — Коваль проводил товарища до двери, пожал ему руку. Какое-то время прислушивался к шагам удалявшегося Худого, потом спрятал воззвание в тайнике под потолком и вернулся к своим домашним делам. Подождал, когда Метек возвратится домой, поужинает и ляжет спать. Только тогда он вытащил бумагу, нацепил на нос очки и придвинулся ближе к карбидной лампе.
«…К рабочим, крестьянам и интеллигенции. Ко всем польским патриотам…»
«Пишут обо всем, что произошло, хорошо пишут, но как-то странно», — подумал он. Вздохнул и начал перечитывать еще раз, все с самого начала…
А потом вспомнился ему летний день сорокового года. Человек явился после полудня. Уверенно, спокойно шел улочкой, словно бы каждый день ходил здесь. Слегка ссутулившийся, в потертом пиджаке, старых брюках, он напоминал рабочего, возвращающегося домой после долгих часов изнурительной работы. Лишь позднее Коваль заметил, что у этого с виду неприметного человека быстрые, живые глаза. Человек толкнул калитку, Матеуш выпрямился, отложил в сторону мотыгу. Пришелец дотронулся рукой до шапки и произнес какое-то приветствие.
— Добрый день, — ответил Коваль.
— Вы, кажется, продаете висячие замки?
— Только маленькие, для сундучков. — Коваль сказал эти слова машинально, по старой привычке. И сразу поймал себя на том, что сегодня они ничего не значат. Теперь действительно он подрабатывал слесарным делом и продавал людям всякую мелочь.
— Я хотел бы поговорить в доме. — Незнакомый человек незаметно оглянулся.
— Можно и в доме, — согласился Коваль. На их маленькой улочке незнакомый человек может
