богов.
— Был бы жив Магас, может, он и сумел бы вылечить внучку, — Бабахан горестно покачал головой. — Хороший был лекарь, знающий. И отец его лечил людей, и дед. Магаса медведь задрал. Недавно похоронили лекаря.
— Можно мне посмотреть Айту? — Хомуне захотелось помочь этим людям.
Бабахан утвердительно кивнул головой.
Хомуня вместе с Сахирой подошел к больной и опустился перед ней на колени.
Айта оказалась совсем взрослой, ей было лет четырнадцать-пятнадцать. Прикрытая шкурой, она лежала на широкой кошме и со страхом смотрела на незнакомого человека. Хомуня положил ладонь на ее лоб — он был горячим и влажным.
— Что у тебя болит, Айта?
— Горло. Больно глотать.
— А что с ногой?
Девочка смутилась.
— Айта упала с обрыва и распорола бедро об острый камень, — подсказала Сахира.
— Покажи, — попросил Хомуня.
Айта отрицательно покачала головой.
— Ты не бойся меня, я совсем не страшный, — успокаивал ее Хомуня и снял мех, служивший Айте одеялом.
Отвернув полу халатика, Хомуня увидел длинную — от колена до ягодицы — рваную рану. Рана была не очень глубокой, но местами сильно загноилась. По краям присохли кусочки шерсти, ткани.
Хомуня снова прикрыл ногу халатом, еще раз приложил ладонь ко лбу девочки.
— Я попробую вылечить тебя, Айта, полежи пока здесь, — Хомуня повернулся к Сахире. — Нужно свежее молоко, сладкие фрукты или ягоды, посуда для воды.
— Молоко будет только вечером, когда пригонят скот, — Сахира помолчала в раздумье, потом добавила: — Или, может, сходить в долину и там подоить корову?
— Лучше сходить. И ягоды можно поискать там же.
В долину отправился Саурон.
Хомуня, поставив на огонь небольшой котелок с водой, пошел поискать подорожник. Заодно сорвал десяток кустов зверобоя, листьев березы, калины, боярышника, клена, содрал с ольхи несколько кусков коры, с сосен кинжалом наковырял смолы.
Все это разложил в сакле на бревне рядом с костром… Вытащил кинжал, порезал кору ольхи на мелкие кусочки. Отлив горячей воды в кувшин, Хомуня снова поставил котелок на место и бросил туда измельченную кору.
Сахира, Емис и Бабахан молча смотрели на его приготовления.
— Надо бы Айте постелить у входа, — сказал Хомуня. — Там светлее. Хочу промыть ей рану. Еще — мне нужен чистый лоскут ткани, чтобы перевязать ногу.
Когда все было готово, Хомуня перевел девочку поближе к свету.
— Айта, тебе придется потерпеть, пока промою рану. Будет очень больно, но зато дня через три сможешь ходить. Потерпишь?
Айта кивнула, но глаза ее уже наполнились слезами.
— Плакать и кричать можно, так легче перенести боль, — Хомуня повернулся к Бабахану: — Подержи Айту за плечи, боюсь, не выдержит.
Хомуня оторвал кусок тряпки, взял кувшин с водой и сел верхом на ноги Айты.
С раной он провозился долго, но промыл хорошо. Затем приложил к ране листья подорожника, туго перевязал.
— А ты молодец, совсем почти не кричала, — похвалил Айту Хояуня. — Терпеливая.
Айта размазывала слезы по щекам и вымученно улыбалась.
— Теперь вставай потихоньку и иди на свое место. Только осторожно, не сдвинь повязку. Если соскочит — сразу зови меня.
В котелке вода уже закипела, и Хомуня отодвинул угли в сторону.
Вскоре вернулся Саурон, принес молоко, землянику черешню. Выбрав косточки, Хомуня сложил в корчагу ягоды и, долив немного воды, варил их до тех пор, пока получилась патока. Потом туда же процедил отвар ольховой коры, перемешал и поставил к огню пропарить. В котелке вскипятил молоко с сосновой смолой, а когда чуть остыло и настоялось, понес больной.
— Попей, Айта, живичное молочко, оно болезни отгонит.
Затем принес настой ольховой коры, пропаренной с патокой, и пустую корчагу.
— А эту воду пить не надо, Айта. В рот набери ее — и держи, сколько терпения хватит. Устанешь — сплюнь в пустую корчагу. Отдохнешь — свежей набери в рот. Настой этот великую силу имеет, от него весь глен сгинет. Лечись, а я тебе пока зверобоя с листьями от разных деревьев заварю. То и попьешь.
Незаметно приблизился вечер. Поселок оживился — возвратились охотники с добычей. Сыновья Бабахана, Савкат и Орак, на арбе привезли тушу дикого кабана, их жены, Аргита и Ашказа, насобирали яблок, груш, алычи, боярышника, старший сын Саурона, Баубек, и дети Савката и Орака пригнали скот.
В сакле стало тесно и шумно. Половину ее заняли овцы, коровы и лошади. Савкат громко, стараясь перекричать всех, рассказывал, как они с Ораком выследили стадо диких свиней, как целый день бегали следом, пока удалось подстрелить большого жирного кабана, которого и привезли в селение. Но взяли подранка не сразу, долго преследовали. Сначала он даже нападал на братьев, приходилось спасаться на дереве. Но Орак изловчился — и еще одну стрелу вонзил ему в шею.
Орак более сдержан. Хотя по лицу видно, что не меньше Савката гордился удачной охотой, однако не произнес ни слова, только иногда поддакивал и кивал головой.
Емис распеленала Гайтара — изжелтил пеленки, измазался до самого пояса — и понесла обмыть к ручью. У Хомуни сердце дрогнуло, когда увидел, что она моет младенца в ледяной, спадающей со скал воде.
Бабахан заметил беспокойство гостя и сказал:
— Человек с первых дней должен учиться переносить жару и холод.
Емис обмыла плачущего Гайтара, внесла его в саклю, и положила на землю рядом с Сауроном. Потом не спеша собрала пеленки, постирала у озерка и развесила их перед костром на вбитые в землю колышки. Едва пеленки нагрелись, Емис завернула в них сына.
— Баубек, собирай друзей, разводите костер у священного камня, — приказал старик внуку. — Завтра племя отправится в Нижнюю долину убирать рожь, будем просить Хырт-Хурона, чтобы дал нам побольше зерна, — затем повернулся к гостю. — Ты каких богов чтишь, Хомуня?
— Я — христианин.
Бабахан вздохнул, лицо его потеряло радость.
— Богов много, а человек — один.
— Ты хотел сказать, Бабахан, что людей много, а бог — один?
— Нет. Я подумал о том, что ты услышал. Не хочу обидеть тебя, Хомуня. Кланяйся Христу, если веришь ему. Когда-то и мы осеняли себя этим знамением. Человек волен сам выбирать себе покровителя. Я расскажу, почему люди моего рода выбросили жестокого Иисуса из своего сердца и вернулись к богам предков.
Бабахан взял палку и поворошил угли. Костер разгорелся сильнее, сыроватые дрова громко хлопнули искрами, вспыхнуло пламя, высветило бороду вождя.
— Вот это и есть бог. Огонь дает жизнь всему, что есть на земле. Он живет вечно. И в человеке, и в деревьях, и в лошадях — во всем есть семя огня, — Бабахан помолчал, не отводя глаз от белых углей и красноватых горячих языков пламени, нехотя лизавших бока черного от копоти котла. Потом отложил в сторону палку, опустил руки на колени. — Наши предки давно поселились в этих горах. Разве кто-нибудь сможет подсчитать, сколько с тех пор родилось людей и умерло от старости? И я не могу. И не только от старости умирает человек. Если на узкой горной тропе встретятся два зверя, то погибнет тот, кто слабее. Человек мудр. Он способен быть и преданной собакой и ядовитой змеей; стать перед врагом на колени,
