— Я слушаю тебя, владыка, — мягко, почти заискивающе произнес Кюрджи и сел в кресло. Владыка молчал, поэтому Кюрджи низко наклонил голову, стараясь заглянуть в глаза его преосвященству.
— Князь, — повторил епископ, — среди пирующих, там, во дворе, есть ли зависимые от тебя люди?
Кюрджи удивленно поднял брови и рассмеялся.
— Все мы зависим только от бога, твое преосвященство, — он руководит нашими помыслами.
— А люди, на которых ты мог бы положиться, друзья твои, есть среди пирующих?
Кюрджи задумался, взял рюмку, отпил глоток, поставил ее на место.
— Вопросы твои настолько неожиданны, что я затрудняюсь ответить. А главное — не могу понять ход твоих мыслей.
— Видишь ли, князь, едва я вступил в пределы Алании, сразу столкнулся с убийствами. Мне показалось, что жизнь человеческая стоит в этой стране не очень дорого.
— Это уж точно, — подтвердил русич. — Если сосед заимеет доброго коня или саблю дамасской стали, а то и просто хороший кинжал — сразу наживет себе врагов. Я много прожил в этих горах и знаю: если в доме погибнет мужчина, то оплакивают его жена и дети, да мать с отцом. Но если недруги из соседнего рода, убив человека, заберут его оружие, то стенает все селение.
Кюрджи никак не отреагировал на слова игумена. Для него — чьи одежды богаты, тех и речь чтима.
— Все, кто сейчас находится в доме, — гости. Я не могу сказать ничего плохого о них. Исстари заведено: хозяин — слуга гостя. Все они люди свободные, никто ни от кого не зависит. А что касается друзей, тут я затрудняюсь ответить. Пожалуй, на Бакатара я вполне мог бы положиться. И еще, — Кюрджи задумался, — Худу-Темур, алдар из низовьев Инджик-су. Он привел мне в подарок десять скакунов.
— А сам-то ты богат? — спросил епископ.
Кюрджи улыбнулся, окинул взглядом ковры, оружие.
— На моих пастбищах нагуливают пять табунов и шесть тысяч овец. И в рабах я не испытываю недостатка, сколько нужно, столько и возьму себе. У меня самая сильная дружина…
— В этой стране, твое преосвященство, — перебил князя русич, — всякий без труда скажет, сколько у него овец, но не каждый может назвать, сколько он имеет друзей. Это только кажется, что богатым все люди друзья.
Кюрджи бросил недовольный взгляд на игумена, но тут же улыбнулся.
— Чем богаче алдар, тем сильнее его дружина, а значит, — тем больше его влияние.
— Все было бы хорошо, — сказал епископ, — если бы это влияние способствовало порядку в стране, распространению православной веры, а не убийствам и грабежам.
— Лучше быть нищим, чем невеждой, — вставил слово отец Димитрий. — Потому как первый всего- навсего лишен денег, а второй — образа человеческого.
— Не в том дело, отец Димитрий, — епископ повернулся к иеромонаху. — Я хочу знать, есть ли возможность в Алании перейти от междоусобиц к единству, от безвластия к строгому порядку, к подчинению человека человеку по законам, установленным правителями, как это делается в лучших государствах, как это и было в Алании при Дургулеле Великом. В Константинополе патриарх всей православной церкви Герман II давал мне читать записки о том далеком времени.
— Нет, это невозможно, — сказал Кюрджи. — Любой из алдаров, если он вздумает подчинить себе других, встретит противодействие. Тогда уж и вправду кровавые реки заполнят ущелья, зальют долины, как вода затопляет их по весне. Быстрее рыба на тополь влезет, чем алдар добровольно подчинится другому алдару.
— А разве лишь оружию под силу установить твердую власть? — нахмурился епископ. — Разве князья не в силах договориться между собой и ради отчизны пожертовать своей вольницей? Я не вижу большой разницы между царской властью и любым другим правлением. Еще древние говорили, что не обряды и законы сами по себе могут помочь государству, а лишь люди, которые ведут народ, куда пожелают. Если они ведут его хорошо, то и обряды, и законы полезны, если плохо, то бесполезны. Тот, кто хочет приказывать, сначала сам должен научиться повиноваться. Повиноваться не по принуждению, не из-за страха, страх — это удел рабов, повиноваться сознательно, пользы ради своего отечества. В этом и церковь станет на сторону князей, поможет им держать народ в повиновении. Сила любой страны в единстве. Разве тебя, князь, не беспокоит нашествие монголов, беспощадно уничтожающих на своем пути саклю раба и божий храм, мужчин и женщин, стариков и детей? Огненным смерчем они прошли по Грузии и степной Алании, в прах повергли храмы господние.
— Монголы — степной народ, в горы они не пойдут. Да и вряд ли сумеют воевать они в наших ущельях. Нет, монголы не страшны горцам, — сказал Кюрджи и снова погрузился в свои мысли.
Взглянув на лук, висевший на ковре, князь улыбнулся. Он хотел было рассказать епископу, что недавно, месяц назад, встречался с тайным монгольским послом, который как раз и подарил ему этот щедро украшенный золотом лук. И ничего страшного в том низкорослом госте Кюрджи не нашел. Вполне обходительный человек. Может быть, слишком небрежен в одеждах и нечистоплотен. Чем-то скотским от него несло. Ну да бог с ним. Он же не женщина.
Посол Бутхуу прибыл в город, когда солнце закончило свой дневной путь и опустилось на вершину Мицешты. Монгола сопровождали дружинники князя Худу-Темура и двадцать половецких воинов. В тот вечер Кюрджи как раз и узнал о поражении аланов в степях между Тереком и Кумою.
Перед нашествием татаро-монгольских туменов под предводительством Джебе и Субудай-багатура низинным аланским князьям удалось привлечь на свою сторону большую орду половцев, поэтому в первые дни сражения ни той, ни другой стороне не удалось добиться победы. И тогда татары направили своих людей к половцам, чтобы сказать: «Мы и вы одного рода, а эти аланы не из ваших, так что вам нечего помогать им; вера ваша не похожа на их веру, и мы обещаем вам, что не нападем на вас, а принесем вам денег и одежд сколько хотите; оставьте нас с ними».
Половцы соблазнились и потребовали от татар не только одежды и денег, но и много скота и лошадей. Татары не торговались, отдали все, что те просили. А как только половцы откочевали в глубь Дешт-и- Кыпчака, в глубь своих степей, напали на алан, разграбили и предали огню их села и города, часть людей истребили, часть забрали в полон и сразу двинулись на тех же самых половцев.
Главный половецкий хан, Юрий Кончакович, раскаялся в своей измене, но было уже поздно. Татары схватили не только его, но и хана Данилу Кобяковича, их вельмож и всех умертвили. Остатки половецких войск татары гнали до берегов Сурожского моря.
Джебе и Субудай-багатуру покорились все народы, которые попадались им на пути. И все это предопределено богами: большие рыбы едят маленьких.
Бутхуу, скрестив ноги, сидел напротив Кюрджи, держал на коленях отделанный золотом лук и наслаждался впечатлением, которое произвел на алдара его откровенный рассказ. Кюрджи побледнел. И нельзя было понять отчего: то ли от страха, то ли от негодования.
В те минуты Кюрджи больше всего волновало, почему половцы и аланы оберегают жизнь этого грязного коротышки, соплеменники которого столько принесли несчастья обоим народам.
Монгол словно прочитал мысли алдара, усмехнулся:
— Те из вождей половецких и аланских, кто честно и покорно склоняет голову перед непобедимыми монгольскими ханами и помогает им разбить строптивых соплеменников, получают большие награды. Прими и ты, князь, этот великолепный лук. — Монгол бережно, обеими руками поднял сверкающий от всполохов лампады тяжелый лук и протянул Кюрджи. — На нем столько золота, сколько стоят все твои табуны.
— Откуда тебе известно, сколько у меня лошадей? — удивился Кюрджи.
— Если бы я ничего не знал о тебе, то не сидел бы с тобой рядом. Война с аланами еще не закончена, покорена только небольшая часть этой страны. Основное еще впереди. Я не могу сейчас точно сказать, когда мы обратим победоносный меч на головы князей, поставивших ногу состязания на черту сопротивления. Может быть, это случится не скоро. Но ты уже сейчас должен знать о неизбежной гибели страны и быть готовым поступить на службу к Великому хану. Может быть, ты пожелаешь со своей дружиной и всеми своими людьми переселиться на восток, в Монголию, или в Поднебесную страну, покорную монголам, — в Китай? Аланы — хорошие воины, они нужны монголам и на востоке, чтобы
