— Так это же Ефим Холодов! — крикнул Миша. — Он в армии был.
Услышав этот голос, Холодова сорвалась с места, бросилась к коридору, откуда уже выводили сына, и дико завопила:
— Не трогайте его! Не отдам!.. Не для вас!..
Ее вопли привлекли степновцев. Многие сразу же узнали Ефима. Послышались возмущенные голоса:
— Провожали как человека!
— За мамкину юбку спрятался, вояка!
— Наши головы ложат, а этот по углам отсиживается!
— За свою шкуру дрожит, предатель!
Сухонькая бабка Степанида, глядя на истерически всхлипывающую Холодову, пристукнула клюшкой о землю и строго сказала:
— Волчица ты, а не мать!
Хрипло сигналя, во двор въехала машина. В кузове сидели Холодов и Степка. Люди расступились. Холодов тяжело спустился с машины на землю.
— Показывай, где спрятал хлеб, — обратился к нему начальник районной милиции. — Веди!
Холодов осмотрелся кругом, словно впервые попал сюда, и отрицательно покачал головой.
— Нету у меня никакого хлеба.
Миша посмотрел на сидящего в кузове Степку. Тот, закусив губу, отвел глаза в сторону.
— Неправда! Есть у них хлеб! — звонко крикнула Таня, проталкиваясь на середину круга. — В сарае спрятали. Я сегодня случайно видела.
— У-у, змея, — заскрипел зубами Холодов. Он рванулся к девушке, намереваясь ударить ее, но вывернувшийся откуда-то Василек загородил собою Таню и задиристо выкрикнул:
— А ну попробуй, попробуй!
Холодова схватили за руки. Брызгаясь слюной, злобно сверкая глазом, он процедил:
— Знал бы — сам спалил все.
По двору прошел возмущенный гул:
— Судить его, мерзавца!
— Откуда только черти принесли его в станицу!
Пока проводили обыск, выносили из сарая мешки с зерном, Таня связала свои вещички в старенький байковый платок и вышла во двор.
Василек остановил ее и, стараясь не смотреть в глаза, пробормотал:
— Куда же ты? Пойдем к нам, у нас просторно.
— Я устроюсь у бабушки Степаниды, — ответила она. — Спасибо тебе, Василек, за все.
14
Из райкома партии Курганов поехал прямо в поле. Захара Петровича он разыскал возле молотилки, где тот помогал однорукому машинисту натянуть соскочивший приводной ремень.
Спрыгнув с тарантаса, Курганов окликнул его. Захар Петрович вытер руки пучком соломы, подошел. Поздоровавшись, он сразу же принялся ворчать на колхозных кузнецов, которые отковали плохие шплинты к маховику и ему из-за этого пришлось самому поехать в станицу заказывать новые.
— Серьезности у них ни на грош, — Захар Петрович выразительно цокнул языком. — Ты, Егорыч, потолкуй с ними. В нашем деле кузнец — заглавная фигура, сам понимаешь. Да и с перешиновкой колес тянут волынку. Разве так можно нынче работать?
Не успев излить все свое недовольство, Захар Петрович поднял глаза на Курганова и осекся. Лицо председателя было хмурым.
— Какие тут, к черту, шплинты! — с досадой проговорил он. — Немец маханул через Дон и вышел к самой Ерзовке, рядом с тракторным заводом.
— Что ты! — ахнул Захар Петрович. — К самому городу? Вот так штука, мать честная! Не удержали, стало быть?
— Видно, не удержали, — Курганов похлопал себя по сапогу кнутовищем. — В райкоме приказано угонять скот, я сейчас оттуда.
— Когда же?
— Завтра в ночь отправитесь. А вечерком поедем с тобой к секретарю райкома, инструкции кое-какие получишь.
Достав кисет, Захар Петрович свернул самокрутку, потом, не прикуривая, бросил ее на землю и принялся старательно затаптывать.
— Эвакуировать, что ли? — переспросил Курганов.
— Да нет, в помощники мне кого дашь?
— Кого же, — развел руками Курганов. — Сам видишь, остались одни бабы с детишками… Лукич поедет, и ребят подберем надежных. Вот разве еще племянницу этих… Холодовых. Возьмешь?
— А это еще для чего, в нагрузку?
— Очень просится Танюшка. Приходила ко мне недавно.
— Толк-то с нее какой? — Захар Петрович покачал головой. — Лишние хлопоты, да и только.
— Это ты зря, Петрович. Иная девчонка лучше парня бывает. Да и вообще, руки женские в дороге нужны.
— Да пусть едет, — согласился вдруг Захар Петрович и, глянув куда-то в степь, спросил: — А как же с тем хлебом, что не домолотили?
— Решим, — глухо вымолвил Курганов. — Врагу не оставим. Что не успеем прибрать — спалим… Поехали, подвезу до станицы. Дома предупредишь — и давай в правление, потолкуем.
Повернувшись к машинисту молотилки, Захар Петрович крикнул:
— Давай, Петро, сам управляйся. Теперь уж все равно…
Он не договорил и тяжело заковылял к председательскому тарантасу.
Вначале они ехали молча. Попыхивая цигаркой, Захар Петрович угрюмо смотрел на пыльную дорогу, думал о предстоящем разговоре с женой и Федей. Потом представил себе опустевшую станицу, когда с приближением врага многие уедут из нее и, кто знает, вернутся ли когда-нибудь назад. И будут сиротливо стоять домишки с заколоченными ставнями, поджидая своих хозяев. От этих мыслей к горлу подкатил горький комок. Захар Петрович крякнул, словно проверяя свой голос, повернулся к Курганову и раздраженно спросил:
— Ты скажи мне, Иван Егорыч, с душевной откровенностью: доколь мы еще будем пятиться, отдавать свою землю? Где же наша сила, едрена корень? Только так… не виляй, начистоту… Или, может, я пойду со скотом до самой Сибири? В тайгу понесу свои старые кости?
— Ты что это, Петрович? — Курганов даже чуточку отодвинулся от Чеснокова, будто хотел лучше рассмотреть его. — Ты брось такие разговоры! Поедешь туда, куда скажут, хоть до Байкала! Не забывай, что мы с тобой прежде всего коммунисты! Понял?
Он хлестанул лошадей.
— А что касается земли, то, я думаю, мы вернем ее, всю, до единого метра, — продолжал он уже более спокойно. — Не было еще такого, чтобы Россия жила на коленях.
Виновато потупившись, Захар Петрович проговорил:
— Иной раз стыдно бабам в глаза смотреть: всех мужиков забрали, а толку пока никакого.
Курганов промолчал. Возле дома Чесноковых придержал лошадей.
Выбравшись из тарантаса, Захар Петрович сказал:
— Ты, Егорыч, о разговоре плохое не думай. Больно стало на душе, вот и прорвалось наружу.
— Чего там, бывает, — признался Курганов. — Сам иногда всю ночь не могу глаз сомкнуть… Так ты приходи, я буду в правлении.
