Воткнув вилы в кучу навоза, Федя заспешил следом за ним. За коровником они остановились.
— Отец вернулся сердитый, — сразу же начал Миша. — Не получилось у него с разговором.
— Ну и что? — не понял его Федя.
— Я хочу… я сам поеду туда. Только ты пока — ни слова.
— Давай вместе! — глаза Феди загорелись. — Вдвоем веселее все-таки.
— А тут кто же останется? Подумают, что мы совсем удрали.
— Мы же вернемся.
— Не нужно, Федя, — старался остепенить друга Миша. — Ты завтра скажешь отцу, куда я поехал. Ладно?
— Как же ты доберешься туда?
— Утром поедут за почтой в район, вот я с ними и пристроюсь. А там…
Он пожал плечами и посмотрел на Федю, словно ждал его совета. Но тот вздохнул и каким-то упавшим голосом проговорил:
— Только смотри, не так, как Василек: насовсем не смотайся.
— Что ты! Я не такой…
Вечером Миша незаметно сунул в карман полушубка кусок хлеба, три вареных картофелины, завернул в бумажку щепотку соли и лег пораньше спать.
Едва начало светать, как он был уже на ногах. Прислушался. За окном шумел ветер. Захар Петрович заворочался на лавке, открыл глаза и сонным голосом сказал:
— На улице метет, без шапки не выходи — простынешь еще.
Когда Миша открыл дверь, в лицо ударило мелкой порошей. Он поднял воротник и бегом пустился со двора.
Часа через полтора он вернулся, заснеженный, озябший. Захар Петрович с ходу набросился на него:
— Куда мотался ни свет ни заря? Стряхнув с шапки снег, Миша откровенно признался:
— Уехать хотел.
— Куда? — Захар Петрович тяжело оперся на край стола и встал.
Миша посмотрел на сидящего у горящей печки Федю и, заметив, как он покачал головой, понял, что никто еще не знал о его намерении. Но теперь отступать было поздно.
— В город, — буркнул он. — Узнать про Таню.
— Ты слышишь, Лукич? — Захар Петрович всплеснул руками. — Герой нашелся, в такую погоду… Видишь, он беспокоится о Танюшке, а мы — нет… Чужая она нам…
Поскрипывая деревяшкой, он стал ходить по комнате.
Миша молчал. Он присел рядом с Федей и, протянув к печке застывшие руки, тихонько шепнул:
— Метет в поле здорово, даже за почтой не поехали нынче.
Между тем Захар Петрович немного успокоился и, обращаясь к ребятам, сказал:
— Давайте без самоуправства, дело у нас серьезное. А Танюшку мы не бросим в беде.
20
Сердобольная бабка Агафья приняла Василька как родного. Она сама разыскала в сарае железную кровать, установила ее в комнате, чтобы ребятам было просторнее спать, а вечером, предупредив Степку и Василька, чтобы они не отлучались из дома, отправилась к соседу, работавшему на консервном заводе, попросить устроить па работу нового квартиранта.
— И откуда они к тебе, Агафья Семеновна, едут? — усмехнулся сосед, подвигая ей стакан чая. — Родственник он, или как?
— По доброте сердца, — ответила бабка и, покосившись на передний угол без образов, что-то прошептала. — Сыночка-то потеряла на войне, а этот парнишка тоже без родителей. Куда ему приклониться? Война натворила сирот.
— Так у тебя скоро целый приют организуется.
— Что ж, милый, для меня ныне в этом вся утеха, — ответила бабка Агафья, макая в кипяток сухарь. — Глядишь, вспомнят люди мою доброту.
— Помогу, Агафья Семеновна. Будет он вместе со Степкой ремонтировать ящики. А там посмотрим. С головой парнишка — пробьет себе дорогу.
Не стала долго задерживаться бабка в гостях, заспешила домой.
— Все уладилось, — радостно объявила она, разматывая шаль. — С утра отправляйся. В час добрый!
— Какая же ты милая, бабуся! — воскликнул Степка, вскакивая с кровати и обнимая ее за плечи.
— Ох, подлиза же ты, Степан, — бабка покачала головой и стала собирать ужин.
Степка плутовато подмигнул Васильку.
В отделе кадров завода Василька задержали недолго. Мастер упаковочного цеха повел его в сарай, где ремонтировали ящики.
Шагая следом за мастером, Василек с любопытством смотрел по сторонам. На середине обширного заводского двора он увидел огромный плакат, укрепленный на фанерном щите. С плаката на него смотрела женщина с ясным, открытым лицом и строгим взглядом. Внизу крупными буквами было написано: «Что ты сделал сегодня для фронта?»
— Сильно, а? — спросил мастер, перехватив его взгляд. — И вопрос резонный, прямо в точку бьет.
Василек хотел что-то сказать, но в это время к ним подошла совсем молоденькая девушка, со вздернутым носиком, в белом колпачке и в такой же белой куртке с засученными по локоть рукавами.
— Любуетесь? — звонко спросила она, смешно хмуря брови. — А я к директору пойду! Где же ваша упаковка? Вчера ведь обещали? А еще плакаты рассматриваете! — При этом она недоброжелательно глянула на Василька. — Буду жаловаться, так и знайте!
Она круто повернулась и заспешила к цеху. — Бойкая, — проводив ее взглядом, сказал Василек.
— Палец в рот не клади — отхватит. Пошли, парень, мы, и правда, с тобой как на прогулке.
В сарае Василек увидел человек восемь ребят, примерно одних лет с ним, деловито склонившихся над ящиками. От непрерывного стука молотков звенело в ушах.
— Давай сюда! — крикнул Степка. — Устраивайся рядом!
Напрасно волновался Василек, работа оказалась простой. Владеть молотком он научился еще дома, помогая отцу в его несложных плотницких делах: сбивать табуретку или скамейку, подремонтировать двери или полы.
— Неинтересная какая-то работа, — неожиданно пожаловался Василек Степке в обеденный перерыв. — Любой первоклассник мог бы прибивать готовые дощечки.
— Ничего ты не понимаешь, — ответил Степка и, понизив голос, чтобы никто из ребят не услышал его, продолжал: — Голодным не будешь, в цехе всегда дадут пожрать, не откажут. — Он подвинулся к самому уху Василька: — Тут еще можно кое-что иметь.
— Как?
— Очень просто, увидишь.
После работы, когда ребята, весело переговариваясь, стали уходить домой, Степка наклонился к Васильку:
— Не спеши, есть дело.
— Какое?
Собирая с пола нарочно рассыпанные гвозди, Степка молчал, а когда они остались в сарае вдвоем с Васильком, вскочил и сказал:
— Пошли быстрее!
Во дворе они свернули к огромному штабелю сложенных разбитых ящиков. Василек настороженно смотрел по сторонам, не решаясь ни о чем спрашивать.
