быть другими, нежели в случае с Луной, потому что освоить Солнце, горячую звезду, как освоена Луна, холодное тело, люди не могут.
— Ты понял, Тим? — спросила женщина.
— Да, — сказал мальчик, — понял: Солнце — это плазма и раскаленные газы, а Луна — твердое тело, по которому можно ходить, как по земле.
— Правильно, — одобрила мальчика его мать. — А интересно, Тим, с какой бы ты буквы написал в данном случае слово «земля?»
Тим сказал, что можно с большой, но можно и с маленькой — в зависимости от того, что имеется в виду: небесное тело с собственным именем или просто твердое вещество.
— Правильно, — кивнула женщина и предложила Тиму сходить в кафе «Атлантида», где лучшее в городе фирменное мороженое.
Четверть века назад мать тоже водила его, когда бывала очень довольна им, в кафе «Атлантида», где лучшее фирменное мороженое.
Тогда это ему очень нравилось, потому что в кафе «Атлантида», кроме невероятно вкусного мороженого, был еще и плавательный бассейн для детей, над которым поздно вечером, когда городское небо уже усыпали звезды, висело искусственное, очень похожее на всамделишное, солнце. Может-быть, думал он, этот бассейн с его почти настоящим солнцем и придавал тамошнему фирменному мороженому его особый вкус.
— Не «может», — донеслось извне, — а именно так: бассейн и солнце, которое почти как настоящее.
— Но зачем это, — возражал он зло, — зачем бассейн в кафе, если в полукилометре от него море? И зачем ночью солнце — разве настоящие звезды хуже поддельного солнца? И вообще, разве звезды нужны людям меньше, чем солнце?
Разгневанный человек легко впадает в ошибки. Он заблуждался: в кафе «Грудь Юноны» среди дня, когда в городе было солнце, над головой у посетителей висело звездное небо с Млечным Путем, исторгнутым много тысяч лет назад супругой могущественного Юпитера.
Он уже не спрашивал: а это зачем? И злобы у него не было, и удивления, ибо глупо удивляться людям или злиться на них потому, что им не нравится естественное течение вещей. Нынешний человек стал прихотливым и капризным, как античные боги, и всю Землю он норовит превратить в сплошной Олимп. И забывает при этом: что он, человек, даже становясь богом, не перестает быть просто человеком.
— Мама, — сказал Тим, — а завтра днем пойдем к Юноне. Пойдем?
— Хорошо, — согласилась мама, но выразила Тиму неодобрение по поводу его жаргона. — Не к Юноне, мой мальчик, а в кафе «Грудь Юноны».
— А папа и дядя Гил ходят к Юноне.
— Тим, я уже миллион раз говорила тебе: никогда не ссылайся на взрослых в обоснование своих прав — права человека должны соответствовать его обязанностям, а если равновесие нарушается в ту или другую сторону, то…
— …возникает дисгармония, — продолжил Тим, — а в человеке все должно быть прекрасно и гармонично.
— Ты мог ограничиться понятием прекрасного, потому что прекрасное без гармонии немыслимо.
На улице Метагалактики Тим и его мама свернули направо — в конце этой улицы, которая вела прямо к морю, находилось кафе «Атлантида», где продавали самое вкусное фирменное мороженое, а в полночь достигало своего зенита искусственное, почти как настоящее, солнце.
Место мальчика и женщины заняли две девушки в белом, видимо, сестры. Во всяком случае, они были так похожи, что одолеть это впечатление было бы очень нелегко, даже если бы сами девушки стали отрицать свое родство.
— Мне страшно нравится тигрон. А вам? Он весь такой полосатый-полосатый, — сказала та, что была рядом с ним.
— Представьте себе, и мне, — радостно откликнулась та, что была подальше.
— Один знакомый, он работает в лаборатории синтетических мехов, говорил мне, что в середине прошлого века самыми роскошными считались натуральные леопардовые манто. Их было всего пять штук: у жены какого-то несчастного президента, жены одного короля, американской кинозвезды и еще у кого-то. А теперь леопард совершенно вышел из моды. Мой знакомый говорил, что на ближайшие десять лет мода на леопарда не заложена даже в проблем-плане. А тигроп продержится еще полтора года — только цветовая гамма полос будет варьироваться.
— Мне лично, — сказала та, что была подальше, — очень нравится люминесцентная голубая полоса.
— Ну, дорогая, — улыбнулась ее спутница, — это дело личного вкуса, хотя мой приятель из лаборатории синтетических мехов — между прочим, очень талантливый ученый — предпочитает другую формулу: дело личной безвкусицы.
С полминуты они молчали, а потом та, что была подальше, очень решительно произнесла:
— Я была бы чрезвычайно признательна вам, если бы вы познакомили меня со своим приятелем из лаборатории.
— Дорогая, если вы настаиваете…
— Я не настаиваю, но такой энергичный отказ…
— Что вы, дорогая, — встрепенулась приятельница сотрудника лаборатории, — я, кстати, сама хотела предложить вам это знакомство. Уверена, он тоже будет очень-очень рад.
— Ну, — покорно улыбнулась ее спутница, — если это может доставить ему радость, с моей стороны было бы просто бестактно отказываться.
— Дорогая, поверьте, это уже совершенно ни к чему: в конце концов, никакой дилеммы нет — вы непременно, вы обязательно должны познакомиться, только время надо выбрать.
— Сегодня у меня, кстати, свободный вечер, но так, невзначай…
— Что вы, — воскликнула приятельница ученого, — это будет для него таким сюрпризом! Но если вы предпочитаете другой день, пусть даже на следующей неделе, или, если надо, в будущий ваш приезд… Не стоит, говорите, откладывать, потому что отсрочка только стеснит меня? Пожалуй, вы правы: лучше это сделать прямо сегодня. Сейчас.
— В десяти шагах отсюда телефон: мы только что миновали его.
— Телефон не нужен, дорогая: у меня в сумочке рация. Алло, милый! Да, это я, я…
— Если можно, чуть погромче — мне хотелось бы услышать его голос.
— Пожалуйста. Нет, это не тебе. Здесь одна моя приятельница — я очень-очень хотела бы познакомить вас. Не надо, не надо благодарить меня — я знаю, что ты всегда рад угодить мне. Лови поцелуйчик.
Они не видят меня, думал он, я для них физическая величина, которой можно пренебречь. А собственно, возразил он себе, почему пренебречь? Просто у них свои дела, и они занимаются этими своими делами, которые касаются только троих. Им тоже не слишком легко, во всяком случае, одной из них. Да, но их трое…
А Тим со своей мамой уже сидят в «Атлантиде» и едят лучшее в городе фирменное мороженое под лучами полуденного солнца, которое почти как настоящее. А потом Тим будет плавать в бассейне, потому что радости жизни — прежде всего для детей. И там, в бассейне, он будет играть в волейбол с тюленем, который тоже еще ребенок и умеет по-настоящему радоваться.
Толпа несла его с прежней силой, но теперь у него появилось нелепое ощущение скафандра, плотно, будто натянутая резина, облегающего тело. Прикосновения и толчки воспринимались как пространственно удаленные, пропущенные через амортизирующую среду. Эти ощущения были предвестниками отчаяния, которое, вопреки всякой логике, сочеталось с предельной инертностью и безразличием, нисколько не влияя на них и не подвергаясь никакому воздействию с их стороны.
Белка в своем беличьем колесе развивала бешеную скорость, но ленивец, который взбирался на дерево рядом, доводил до безумия своей медлительностью.
Что же это, хотелось ему крикнуть, что! Стяните с меня проклятый скафандр, дайте мне свою силу, немножечко своей силы, люди! Хотя нет, разве они не дают мне своей силы? Ведь это я не могу сделать их
