на Ефима Граника, посмотри на Тосю Хомицкую, посмотри на Дину, посмотри на Адю Лапидиса, кому труднее!
— Это не доказательство, — сказала Катерина, — ты был на войне, и твой отец был на войне, и я была. И хватит, не хочу больше слышать, а то за всю жизнь не расплатимся.
Вечером, когда сели всей семьей за стол, бабушка Оля сказала по адресу Ефима Граника: пока он прятался в плену, немцы расстреляли семью и маленьких детей. А Советская власть поспешила освободить его досрочно и отправить в Одессу, на нашу голову.
— Закрой свой рот! — взорвался Иона. — Она судит, она много понимает!
Перегородку взяли на петли, чтобы при первой необходимости — комиссия или какая-нибудь другая проверка — можно было в два счета сложить и убрать.
Дина Варгафтик подарила Ефиму железную кровать, которая очень подошла по ширине: сбоку оставалось ровно столько места, сколько надо для прохода. На первых порах поверх кровати положили старые ватники и куски тряпья, аккуратно зашитые в бязевый мешок, так что получилось не хуже матраца с пружинами и морской травой. Сам Ефим говорил, мягко, как на перине, утром не хочется вставать. Возле окна поставили табурет и ведро с водой на случай, если ночью захочется пить, а мыться и постирать можно будет возле дворового крана, до которого десять шагов. Многие жильцы открыто завидовали: человек каждый день имеет под боком целое море воды.
Степа отрезал Ефиму кусок резинового шланга, чтобы надевать на кран, струя вылетала под большим напором и получалась настоящая процедура, как душ Шарко в знаменитой водолечебнице, бывшей доктора Ясиновского, на улице Свердлова. Иногда Степа сам выходил рано утром, когда двор еще только просыпался, и обливались вдвоем с Ефимом, как маленькие дети.
С питанием у Ефима было не все благополучно: хлебную карточку могли дать либо через производство, либо, согласно прописке, по месту жительства, а ни то, ни другое он не удосужился провести в жизнь. Правда, катастрофы здесь не было, поскольку Котляры, Тося Хомицкая, Чеперухи и сама Клава Ивановна хотя бы раз в неделю приглашали Граника к столу. Кроме того, если соседи во дворе просили помочь по хозяйству, Ефим не отказывал, и люди тоже старались не остаться в долгу.
Иона Овсеич терпеливо ждал, когда кончится эта благотворительность, но неожиданно нагрянула милиция с проверкой паспортного режима, и счастье, что успели предупредить Ефима, он незаметно вышел за ворота, а то дело не ограничилось бы одними словами.
— Малая, — Иона Овсеич прямо кипел от возмущения, — теперь ты сама видишь, куда ведет твой либерализм! Даю тебе три дня на оформление прописки и трудоустройство Граника, иначе я сам вызову милицию и всей компанией получите по заслугам.
В Сталинском райотделе милиции, куда Клава Ивановна пришла вместе с Ефимом и паспортисткой, потребовали справку из исполкома о наличии жилплощади.
— Товарищ, — улыбнулась Клава Ивановна, — вы, наверно, здесь новый. Моя фамилия Малая, я несу полную ответственность, можете позвонить лично Дегтярю в партбюро, он вам подтвердит.
Товарищ ответил, никуда звонить он не будет, ни Иванову, ни Петрову, ни Дегтярю, а пусть принесут справку из исполкома, в противном случае, через сорок восемь часов пойдет другой разговор.
Хотя площадь бывшего форпоста позволяла, Сталинский исполком отказался выдать справку, поскольку право на проживание было, в порядке исключения, предоставлено офицеру, инвалиду Отечественной войны Зиновию Чеперухе и его жене, тоже фронтовичке. А что касается Граника, который освобожден по амнистии, пусть идет на завод и добивается места в общежитии.
В ответ Клава Ивановна приводила трагические факты из жизни Ефима Граника, у которого погибла вся семья, сам он сидел в гитлеровском концлагере, а ей на это опять повторяли: пусть идет на завод, в будущем, если проявит себя с хорошей стороны, можно будет поставить на квартирный учет, а сегодня пусть просит место в общежитии.
— При чем тут общежитие, — потеряла терпение Клава Ивановна, — у человека есть угол, где жить, а место пригодится другому! Ему от вас ничего не надо, ему надо только разрешение.
Клаве Ивановне объяснили, что она мешает работать, а за дверью ждут люди, которые отпросились с производства. Пусть идет в горсовет и напишет жалобу, что Сталинский райисполком отказал в прописке ее Фиме Гранику.
Сгоряча Клава Ивановна дала обещание написать жалобу не только в горсовет и Верховный Совет, а прямо в Кремль, товарищу Сталину, но по дороге домой мысли сами повернули в другую сторону, она вспомнила про Дину Варгафтик, которая живет одна и, учитывая жилплощадь, имеет полное право прописать у себя человека. Ефим немножко отставал, на бледном лице держалась обычная улыбка, Клава Ивановна велела ускорить шаг и сказала, пусть уберет свою дурацкую улыбку, а то люди могут подумать черт знает что.
Дина заявила, она хотела бы помочь Ефиму, но боится: во-первых, люди будут говорить, что здесь какая-то махинация, во-вторых, поскольку Ефим получит прописку, будет считаться, что он обеспечен квартирой и, когда Чеперухи выедут из форпоста, он на самом деле переселится к ней.
Во-первых, пошутила в ответ Клава Ивановна, еще надо спросить, захочет ли сам Ефим, уже сейчас он крутит носом, во-вторых, можно оформить временную прописку, которая не дает права на жилплощадь. А через год-два вопрос с квартирами вообще станет легче.
На временную прописку Дина согласилась. Она пошла на этот шаг во имя памяти о своем Грише, который готов был снять с себя последнюю рубашку и отдать, лишь бы другому было теплее.
— Ефим, — обратилась Клава Ивановна, — что ты сидишь, как засватанный: поблагодари женщину и поклонись в ноги.
Через три дня милиция поставила у Ефима в паспорте свой штамп с пропиской сроком на шесть месяцев.
Теперь Клава Ивановна могла с чистой совестью зайти к Дегтярю и рапортовать, что Ефим Граник опять, как было до войны, полноправный жилец в нашем дворе.
— Хорошо, — похвалил Иона Овсеич, — первый пункт ты выполнила. А как насчет трудоустройства?
Насчет трудоустройства Клава Ивановна ответила, что везде требуются люди, но не надо слишком толкать Ефима в спину, пусть еще немного отдохнет в привычной обстановке, среди людей, с которыми прожил всю жизнь.
— Ой, Малая, — пожурил Иона Овсеич, — ты не хочешь понять, что только на работе человек может сохранить лицо, а без работы человек — не человек.
Полина Исаевна тоже была того мнения, что в данном случае Малая допускает ошибку: пусть ей вернут хотя бы половину здоровья, она будет дневать и ночевать в своей школе.
Нет, стояла на своем Клава Ивановна, здесь нельзя сравнивать: у Ефима особый случай, и нужен особый подход, тем более, что человек получил такую нагрузку на психику.
Дегтярь улыбнулся: давайте вообще отправим его на курорт, а потом, если будет настроение, попросим немножко поработать.
— Овсеич, — вздохнула Клава Ивановна, — у каждого свой характер: мне, когда я смотрю на Ефима, хочется плакать.
— Старость, — сказал Иона Овсеич, — Малая, это — старость.
Примерно через неделю Ефим впервые сам заговорил про маленькую Лизу. Клава Ивановна повела его к Хомицким, чтобы вместе решить, как быть дальше: оставить девочку в деревне еще на какой-то срок, пусть подрастет, за это время легче будет подготовить ребенка и объяснить действительное положение вещей, или побыстрее организовать переезд к отцу. У Ефима на глазах выступили слезы, он опять спросил про Осю и Хилю, когда их вернут ему, Клава Ивановна только покачала головой и продолжала обсуждать вопрос насчет маленькой Лизы.
Степа предложил, чтобы Ефим с Тосей поехали в село, там поговорят с девочкой, может, она сама не захочет переходить. Кроме того, где они будут жить и кто будет за ребенком ухаживать?
— Степан прав, — сказала Клава Ивановна.
Тося заявила, пусть не выдумывают трудностей, она сама будет смотреть, а главное здесь — резкая перемена обстановки для ребенка. Если бы знали, что Ефим живой, она давно бы забрала Лизочку в Одессу, теперь бы не сидели-рядили.
