Аня слегка помассировала руку, которая одна кожа да кости, смазала йодом и вмиг загнала иглу.
— Не очень больно? — спросила она.
Иона Овсеич удивился: уже? Аня улыбнулась и сказала, если бы все пациенты были такие, она бы имела круглосуточный санаторий, а не больницу.
— Дорогая сестричка, — пошутил в ответ Иона Овсеич, — со своей стороны, я должен был бы особо отметить золотые руки, которые обхаживают всю мою семью, но получится, что кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку, и потому я молчу.
Клава Ивановна невольно хлопнула в ладони: надо иметь голову Дегтяря, чтобы так ловко дать и передний и задний ход в одно время!
Рано утром, было еще темно, люди только что проснулись и готовились на работу, пришла милиция с проверкой паспортного режима. Дворничка Лебедева в первую очередь повела к Зиновию Чеперухе. Ефим Граник как раз открыл свое окно и собирался выйти. Милиционер приказал воротиться назад и предъявить документы, Ефим ответил, что опаздывает на завод, пусть проверяют без него, но милиционер взял крепко за руку и вторично попросил воротиться.
Листая паспорт, милиционер внимательно осматривал пустые странички, где не было записей, укоризненно качал головой, Зиновий с Катериной стояли рядом и ждали.
— Значит, Граник Ефим Лазаревич, — вздохнул участковый, — живешь в одном месте, а прописан — в другом. Так?
— Товарищ участковый, — Ефим застенчиво улыбнулся, — я просто зашел сюда в гости, а вообще живу по месту прописки.
Милиционер посмотрел на хозяев, на дворничку Лебедеву, в глазах появилась лукавинка, и предложил всем кагалом подняться наверх, где Ефим Лазаревич не случайный гость, а законный жилец.
— Товарищ начальник, — Ефим опять улыбнулся, но уже без прежней застенчивости, такой симпатичный попался милиционер, — дозвольте рядовому Гранику отбыть на завод!
Участковый не ответил ни да, ни нет, присел на табуретку, вынул из полевой сумки чистый лист бумаги и сказал дворничке:
— Будем составлять протокол.
— Слушай, сержант, — обратился Зиновий, — человек вернулся в Одессу, семью расстреляли, хату заняли, я — фронтовик, жена — фронтовичка, дали на время человеку угол, а прописка — в другой квартире. Так сложилось.
Участковый кивал головой, заполнил лист наполовину, перечитал про себя, потом вслух, чтобы каждому не тратить время в отдельности, и попросил расписаться. Паспорт Граника положил в сумку, поднялся и велел дворничке проводить в следующую квартиру.
По дороге Феня Лебедева клялась своей жизнью и здоровьем дочки, что первый раз узнала про эти подлые гешефты, а раньше и в голову не могло прийти. Ну, и жильцы, ну, и люди — одна банда.
Клава Ивановна взяла с каждого слово, что не будут рассказывать Ионе Овсеичу, у человека без того спазмы в сердце, сама ходила в паспортный стол, к начальнику милиции, в Сталинский райисполком. Дело уладилось за какие-нибудь три дня, а сто рублей штрафа за нарушение паспортного режима — это вообще не стоило выеденного яйца: Ефим положил на стол половину, остальные добавили Зиновий, Тося Хомицкая, Аня Котляр и сама Клава Ивановна. Марина Бирюк, хотя никто не обращался, по собственному почину дала пять рублей.
Все дни, пока улаживали дело, Дина Варгафтик тысячу раз клялась памятью своего Гриши, пусть ее озолотят, больше она не будет такой дурой, чтобы подставлять голову ради чужого счастья.
В воскресенье вечером Полина Исаевна сидела дома и пекла пирог с повидлом к Новому году, Иона Овсеич пригласил к себе Клаву Ивановну и сказал:
— Малая, первый раз, начиная с двадцать четвертого года, ты меня обманула.
При чем здесь обман, Клава Ивановна хлопнула себя рукой по колену, просто у Дегтяря столько забот, что без того хватает.
— Малая, — повторил Иона Овсеич, — первый раз, начиная с двадцать четвертого года, когда тебя выдвинули в актив, ты меня обманула. Малая, кому я могу теперь верить?
Клава Ивановна опять хлопнула себя, но ответить не успела, позвонила дворничка Лебедева и прямо с порога, лицо бледное, как стена, голова трясется, сказала шепотом:
— Котляра берут. Черный ворон приехал. Котляра берут. Клава Ивановна и Полина Исаевна остались сидеть на месте, словно напал столбняк, Иона Овсеич подошел к окну и посмотрел вниз: у ворот стоял темно-синий автофургон, шофер натягивал на радиатор капот, чтобы не стыл на морозе.
VII
На площади Советской Армии, в том месте, где берут свое начало три улицы — Горького, Толстого и Подбельского, — город получил хороший подарок: стеклянную карту таких огромных размеров, какие бывают только в сказках. На карте были отмечены главные пункты великих строек коммунизма, которые, наряду с лесонасаждениями, вошли в общий грандиозный, невиданный еще в истории, план преобразования природы. Главные реки, каналы и водохранилища были нарисованы такой яркой лазоревой краской, что даже настоящее море не могло идти с ними в сравнение. Вечером, когда стемнело, на берегах загорелись красные звезды — будущие гидростанции с годовой выработкой в миллиарды киловатт-часов электроэнергии. Немного позади, примерно в двух метрах, поставили плетеное кресло из железобетона, в кресле, положив руки на подлокотники, сидел товарищ Сталин и задумчиво смотрел вдаль.
Вокруг карты целый день, с утра до самого вечера, гоняли на велосипедах дети, молодые мамы, чтобы внести немножко порядка, устраивали соревнование, кто раньше объедет, снимали победителей с велосипедов и высоко поднимали в воздух. На несколько минут движение останавливалось, страсти утихали, люди аплодировали победителям, потом все повторялось сначала.
Спустя несколько дней, рядом с картой была оборудована станция детской дороги, которую обслуживал фургон с двумя пони в упряжке. Фургон был желтый с большими красными солнцами на боку.
Клава Ивановна, когда первый раз увидела эту красоту, предложила в обязательном порядке провести экскурсию всем двором, а то каждый в отдельности растранжирит свое время на всякие пустяки и для самого главного уже не хватит. Иона Овсеич улыбнулся: Малая хочет, чтобы все люди смотрели на мир ее глазами. Клава Ивановна ответила, она ничего не хочет, она просто хочет, чтобы люди получили удовольствие и увидели воочию, как планы превращаются в жизнь.
Иона Овсеич опять улыбнулся и сказал: хорошо, пусть Малая попробует организовать экскурсию и поведет весь двор на Соборную площадь, то есть Советской Армии, а экскурсовода он берет на себя. Имеется только одна-единственная просьба — предупредить хотя бы за день.
Через неделю Клава Ивановна зашла к Дегтярю и признала, что он был прав: все соседи, когда она им предлагала экскурсию на площадь Советской Армии, смеялись, как Ваньки-рутютю, и отвечали, что на Соборную площадь ходят гулять, а с экскурсией надо ехать в Крым, на Кавказ или в Ленинград, где стоит крейсер «Аврора».
— Малая, — покачал головой Дегтярь, — они по-своему правы, и если мы не нашли к ним дорогу — это наша вина.
— Моя, ты хочешь сказать, — подхватила Клава Ивановна. — А я тебе отвечу: надо было не уговаривать, а пройти со списком по квартирам, указать день, час, и пусть каждый распишется против своей фамилии.
— А потом, — Иона Овсеич прищурил правый глаз, — пригласить милиционера, построить весь двор парами, пусть возьмутся за ручки, и повести.
Клава Ивановна полминуты молчала, тяжело вздохнула и сказала: хорошо, она старая дура, она уже ничего не понимает, но надо же с людьми работать. Или, может быть, уже не надо с людьми работать?
— Малая, — Иона Овсеич смотрел в упор, глаза были печальные, — три года назад, когда стоял вопрос, форпост или квартира для Чеперухи, мы допустили преступное малодушие, и сегодня нам негде
