кислородная подушка, на сидении были аккуратно расставлены разные баночки, скляночки и коробочки с порошками.
— Господи, — заплакала Ляля, — это все, что осталось от человека!
На фабрику Иона Овсеич пошел пешком, чтобы по дороге разогнать немного кровь. Утро было солнечное, на деревьях весело чирикали воробьи, домохозяйки со своими бидонами стояли у молочной и громко переговаривались, с бодрой песней шагали на завтрак в столовую курсанты из мореходного училища — все было, как вчера, как позавчера, словно мир оставался без перемен.
— Да, — сказал Иона Овсеич вслух самому себе, — человек умирает, а жизнь идет своим чередом. Полина, Полина!
На фабрике люди старались щадить товарища Дегтяря и не тревожить по пустякам, но за какие- нибудь три дня скопилось столько вопросов, что при всем желании нельзя было откладывать дальше, и товарищ Дегтярь сам бы первый не позволил. Прежде всего, до сих пор в цехах не провели бесед и собраний по поводу нового снижения цен, и фабком не прочь был свернуть дело, ограничась одной сменой. Откуда могли возникнуть такие настроения, это особый вопрос, который отдельно требовал внимания, а сейчас надо было немедленно ликвидировать прорыв, чтобы люди у конвейера и на рабочих местах не чувствовали себя беспризорными.
Членов партбюро и фабкомовцев, которые в данный момент были на фабрике, Иона Овсеич пригласил к себе, для начала дал хорошую взбучку, пропесочил, затем, поскольку не было ни одной лишней минуты, перешли вплотную к конкретным задачам. Подавленные сознанием своей вины, люди воспряли теперь духом, и через четверть часа каждый отправился на выделенный участок, в оставшееся до обеденного перерыва время подготовил товарищей из числа рядовых рабочих и проинформировал партбюро. Иона Овсеич принимал сведения по телефону и просил, чтобы называли поименно, кто конкретно из рабочих будет выступать и каковы основные тезисы.
Поздно вечером, когда на фабрику пришла третья смена, Иона Овсеич мог, наконец, с чистой совестью позволить себе небольшой отдых. Строго говоря, это был не отдых, а просто передышка, ибо в голове по-прежнему роились мысли и расчеты, но тут уже, как говорится, охота пуще неволи. Во всех цехах, на каждом участке и на каждой смене люди единодушно брали на себя повышенные соцобязательства и обещали пересматривать их, по ходу выполнения, в сторону дальнейшего повышения. Это был настоящий стихийный взрыв, как в годы первой пятилетки, как стахановское и бусыгинское движение, когда люди буквально прыгали выше своей головы и доказывали на практике всяким скептикам, всяким неверам, что ничего невозможного нет.
Сегодняшний день в тысячный раз подтверждал, что надо только своевременно организовать, своевременно поднять людей и направить энергию, и тогда через несколько лет те цифры материально- технической базы коммунизма, которые наметил товарищ Сталин в феврале сорок шестого года, станут нашей реальностью уже в ближайшие четыре-пять лет.
Иона Овсеич невольно вздохнул: опять перед глазами возникла Полина Исаевна, которая так надеялась дожить до этого дня.
От большого напряжения и всех волнений немного кружилась голова, мелькали возле переносицы черные мушки, в ушах вдруг подымался неприятный перезвон, Иона Овсеич вспомнил, что, кроме стакана молока и пары яиц, принесенных утром Орловой, сегодня ничего не брал в рот, мысленно сделал себе упрек, но вместе с тем, было и хорошее чувство — уважение к настоящему человеческому духу, который крепко держит в своих руках вожжи, крепче, чем представляют себе иные доктора и спецы. Может быть, его Полина Исаевна, если бы меньше думала о своих болезнях, тоже была бы сегодня жива. Среди ночи Иона Овсеич несколько раз чувствовал слабость и неприятные перебои в сердце, но в общем ничего особенного, если учесть нагрузку минувших дней. Наоборот, можно было ожидать худшего.
Утром Ляля занесла новый гостинец: вермишелевую бабку, внутри немного изюма, и кусок настоящей молдаванской брынзы. Иона Овсеич не на шутку рассердился, но, оказалось, что в этот раз не совсем по адресу: вермишелевую бабку Ляля пекла вместе с мадам Малой, а брынзой ее угостила Тося Хомицкая. Ладно, остановил Иона Овсеич, хватит об этом, пусть лучше Орлова расскажет, как их табачники откликнулись на новое снижение цен.
Ляля сказала, что весь коллектив откликнулся дружно, по-деловому, а ее бригада взяла на себя, сравнительно со всеми, еще дополнительное обязательство: выпускать продукцию только хорошего и отличного качества.
— Стало быть, — сказал Иона Овсеич, — только высший сорт и первый. А это реальные обязательства или дутые?
Ляля сделала большие глаза: почему дутые, они и сейчас дают только высший сорт и первый.
— Только высший и первый? — удивился Иона Овсеич. — В чем же тогда ваши повышенные обязательства?
Ляля развела руками: что значит, в чем! Ведь надо все время бороться, а если не бороться, опять пойдет, как раньше, второй сорт и третий, и просто брак, то есть бригада скатится вниз.
Иными словами, уточнил Иона Овсеич, речь идет о закреплении уже достигнутых рубежей. Ну что ж, можно только поздравить бригадира, который с такой ясностью понимает, что одно дело — достичь рубежей, а другое дело — закрепить их.
За многие последние годы Ляля впервые услышала от товарища Дегтяря откровенную похвалу, у нее даже перехватило дыхание, румянец заалел до самой шеи, но она быстро взяла себя в руки и спокойно ответила, что у нее в бригаде каждая работница понимает не хуже, чем она. Потом Ляля стала рассказывать все по порядку, как, начиная с того момента, когда перед собранием к ним пришел товарищ из партбюро, ее девочки решили взять на себя повышенные обязательства, но Иона Овсеич уже не слушал: он вспоминал недалекое прошлое и удивлялся, какой огромный скачок в своем сознании сделала эта простая женщина, которая причиняла им столько хлопот и одно время чуть не совершила роковую глупость.
— Орлова, — тепло улыбнулся Иона Овсеич, — а ты помнишь…
— Ой, — Ляля закрыла обеими руками лицо, — не надо! Иона Овсеич глядел на Лялю и невольно любовался: несмотря на годы, уже под пятьдесят, она сохранила способность стесняться и краснеть, как девочка, а фигура такая, что не одна могла бы позавидовать.
— Орлова, — Иона Овсеич осторожно потер глаз, как будто попала пылинка, — у нас на фабрике в электроцехе есть приличные хлопцы. Когда будет свободное время, загляни ко мне, я тебе покажу наше Золушкино царство.
Ляля опять покраснела, как девочка, закрыла лицо ладонями и сказала, что все мужчины на свете ей противны: им нужна только баба и прислуга, а просто поговорить по душам — такие один на миллион встречаются.
Иона Овсеич дружески положил руку на плечо, велел открыть глаза, Ляля заупрямилась, тогда он сам взял за локти и развел в стороны:
— Ну, Орлова, говори прямо: берешь меня в сваты или нет?
Нет, замотала головой Ляля, ни за что на свете!
— Орлова, — Иона Овсеич лукаво прищурился, — я не дорого возьму.
Ляля перестала мотать головой, укоризненно посмотрела и тихо произнесла:
— Вы же знаете, что я вас уважаю больше всех на свете, зачем же вы мне такое предлагаете?
Товарищ Дегтярь вздохнул, отпустил Лялины руки и сказал, что насчет сватовства он, конечно, пошутил, и не надо обижаться.
Господи, ответила Ляля, какие обиды, повернулась боком и украдкой смахнула слезу.
Минуту сидели молча, каждый думал о своем, потом Иона Овсеич взял из буфета кастрюлю, переложил туда бабку, чтобы освободить Лялино блюдо, но гостья вдруг вскочила, не сказала ни слова и буквально выбежала из комнаты.
Иона Овсеич машинально двинулся вслед, чтобы окликнуть и вернуть, но своевременно одумался. Кислородная подушка, которая осталась после Полины Исаевны, по-прежнему висела на спинке стула. Иона Овсеич взял ее в руки, тяжело вздохнул, сложил вчетверо, как газету, и засунул в нижний ящик шкафа, где хранилась старая обувь и разная ветошь.
Орлова не появлялась почти целую неделю. За это время два раза наведывалась Дина Варгафтик, приносила пирог с мясом и пирог с повидлом и оба раза объясняла, что она хотела зайти сразу на другой
