было.
Перешли к вопросам и ответам. Первый вопрос был у Ади Лапидиса. Почему, спросил Адя, в объявлении, которое повесили в подъезде, чтобы каждый мог прочитать, не указано имя доктора Ланды, с которым двор проводит встречу после реабилитации своего соседа и возвращения домой, в Одессу?
Доктор Ланда развел руками и сказал, что этот вопрос, собственно, следует адресовать не ему, а тому или тем, кто готовил встречу и редактировал текст объявления.
— Малая, — майор Бирюк поднял руку, — я отвечу. Отвечаю: после того, как мы похоронили товарища Дегтяря, двор все прошедшие месяцы ни разу не собирался, чтобы обсудить назревшие вопросы. Поскольку доктор Ланда вернулся в Одессу, появилась возможность приурочить к вечеру вопросов и ответов встречу с уважаемым соседом, одним из старейших жильцов дома, доктором Семеном Александровичем Ландой. Кто пришел, имеет возможность увидеть своими глазами, а отдельное объяснение требуется лишь тому, кто нарочито, умышленно закрывает глаза и норовит, как говорится, наводить тень на плетень.
Адя сказал, что ответ майора Бирюка может удовлетворить только самого майора Бирюка, потому что все остальные пришли на вечер прежде всего, чтобы встретиться с доктором Ландой.
— Лапидис, садись на место! — приказала мадам Малая. — Тебя никто не уполномочил говорить от имени всех присутствующих. А если тебя не устраивает объявление и ответ, который дал товарищ Бирюк, дадим тебе адрес, куда следует обратиться с жалобой. Короче, садись на место или уходи, если тебя не устраивает или неинтересно.
Аня Котляр, которая сидела на скамье рядом с Адей, схватила его сзади за пояс и старалась усадить на место. Адя упирался, пытался освободиться от цепких пальцев тети Ани, но оказалось не так просто, получилась смешная возня, и мадам Малая громким голосом, как шпрех-шталмейстер в цирке, велела прекратить базарный балаган и буффонаду.
Кто был поближе и мог видеть сцену во всех подробностях, весело, от души, смеялся, а остальные, хотя не могли видеть деталей, заражались общим настроением и тоже смеялись.
Бирюк поднял руку, чтобы сказать слово, но Клава Ивановна велела опустить и сама сказала:
— От имени двора и гостей выносим благодарность Аде Лапидису и Анне Моисеевне Котляр за хорошо подготовленную художественную самодеятельность!
Доктор Ланда повернулся лицом к мадам Малой, громко захлопал и вслед за ним захлопали остальные, причем хорошо было видно, что хлопают Малой и наряду с ней самому доктору Ланде.
— Семен Александрович, — обратилась Клава Ивановна, — с апреля месяца, когда газета «Правда» сообщила, что все врачи были арестованы неправильно, теперь полностью реабилитированы и из-под стражи освобождены, двор со дня на день ждал твоего возвращения. Чем объяснить, что с твоим возвращением произошла задержка до середины июля месяца? Если у тебя было спецзадание от правительства, можешь на вопрос не отвечать, претензий не будет.
Доктор Ланда ответил не сразу, видно было, что вопрос неожиданный, застиг врасплох, но быстро собрался с мыслями и сказал, что, в сущности, мадам Малая задала не один вопрос, а два. Первый вопрос: почему произошла задержка с возвращением? Второй: было ли спецзадание от правительства?
— Отвечу, — улыбнулся доктор Ланда, — сначала на второй вопрос: нет, спецзадания от правительства не было. А задержка с возвращением произошла потому, что за время допросов, которые вели следователи по приказу тогдашнего заместителя министра госбезопасности Рюмина, меня дважды помещали в лазарет, где опытные ортопеды и хирурги оказывали необходимую медицинскую помощь. При вторичной госпитализации, по заключению врачей, мне предписан был более длительный постельный режим. Что касается Рюмина, то, как известно, после смерти Сталина он вскоре был арестован и привлечен к ответственности.
Адя Лапидис поднял руку, тут же вскочил с места и, не дожидаясь разрешения, то ли задавал вопрос, то ли сам пытался угадать, какой может быть ответ:
— Доктор Ланда, если в процессе следствия вас били, то в каком виде эти меры физического воздействия реализовались при допросах?
Майор Бирюк поднял руку, мадам Малая хорошо видела, но оставляла без внимания и смотрела на доктора Ланду вместе со всеми в ожидании ответа.
— Ланда, — крикнул с места старый Чеперуха, — здесь во дворе все свои и нема чего скрывать или прятать. Хорошее лекарство — всегда горькое, и чем горче, тем лучше лечит!
Доктор Ланда сказал, что устами транспортника Чеперухи глаголит в данном случае сама фармакопея, а на вопрос товарища Лапидиса, какие методы физического воздействия применялись при допросах, он, не входя в физиологические детали, может ответить со всей определенностью: применялись недопустимые и строжайше запрещенные законом СССР приемы следствия.
— Майор Бирюк, — обратилась Клава Ивановна, — вы просили слова. Говорите.
Бирюк сделал знак рукой, что отказывается от слова, поскольку отпала необходимость.
Степа Хомицкий сидел рядом с Диной Варгафтик, они о чем-то переговаривались между собой, но так, чтобы не мешать другим, наконец Степа поднялся и сказал, что у него вопрос к доктору Ланде:
— Семен Александрович, мы тут вспоминали с Диной вашего брата Бориса Александровича, который в свое время уехал по линии еврейской организации «Джойнт» в Америку. Покойный Дегтярь несколько раз поднимал вопрос, какие сохранились связи. Были какие-нибудь к вам претензии по этой линии во время следствия?
— Да, Степан, — ответил доктор Ланда, — были. Я говорил, что никаких связей с братом со времени его отъезда не имел и не имею по сей день, просил обратиться к соседям, которые за столько лет могли бы что-то заметить или узнать. Как поступило следствие, не знаю. Весь месяц март, до первых дней апреля, по этому пункту имели место визиты новых следователей, но физические приемы дознания в этот период были полностью изъяты. А что касается «Джойнта», — развел руками доктор Ланда, — люди старшего поколения, вероятно, хорошо помнят: в годы разрухи, после революции и гражданской войны, «Джойнт» был благотворительной организацией, которая спасла миллионы людей от голодной смерти.
Клава Ивановна подтвердила: да, она сама хорошо помнит, что советское правительство поддерживало «Агро-Джойнт», который открывал ремесленные школы, медицинские пункты, библиотеки до середины тридцатых годов и даже немножко позже. Теперешний «Джойнт» — это совсем другое, и не надо путать.
Степан вспомнил, он сам в те годы несколько раз обедал с хлопцами-евреями в столовых сельхозкоопера-ции «Джойнта» под Херсоном и в Крыму. Воспоминания остались хорошие. Про теперешний «Джойнт» он читал в газетах, что это американская организация, которая засылает шпионов и агентов разведки в СССР и страны народной демократии. Ну, в истории, особенно после войны, сказал Степан, все быстро меняется. С Рузвельтом и Черчиллем была антигитлеровская коалиция, а теперь железный занавес. С Югославией, с Тито были родные братья, а теперь Тито и Ранкович — агенты, холуи империализма. Лаврентий Берия был первый соратник Сталина, а тоже оказалось, что предатель, агент империалистов, находился у них на службе.
— Зато, — подвел итог Степан, — с нашим доктором Ландой получилось наоборот: захомутали, чуть кандалы не нацепили, а потом — пардон, Ланда, вертайтесь до дому.
Степан махнул рукой, засмеялся, люди тоже засмеялись, многие захлопали, поддевая локтями своих соседей, чтоб поддержали аплодисменты, Иона сложил руки рупором и закричал сиплым голосом биндюжника со Староконного базара: «Аи да Степан! Молодец!»
Федя Пушкарь сидел неподалеку от Ионы, окликнул его, хитро прищурил глаз и, кивая на Степана, сказал, что купленный сионистами, пусть поставит пол-литра, а иначе дадим знать, куда надо, чтоб установили, в какой валюте получает — в долларах или в израильских фунтах. Ионе идея понравилась, и со своей стороны предложил Феде присоединиться к сионисту Степану Хомицкому, чтобы добавить еще пол- литра, как раз получится на троих, и отметить новые перемены в нашей жизни, которые каждый сегодня видит своими глазами.
Майор Бирюк не мог слышать разговора Ионы с Федей Пушкарем, но как раз в это время поднял руку и потребовал, чтобы Малая дала ему слово, так что получилось, как будто специально ожидал подходящего момента.
— Только что, — сказал майор Бирюк, — мы все здесь слышали, как три разных человека, не будем
