В первых числах июля Жанна Андреевна привела из интерклуба француза и француженку, специалистов по школьному образованию. По собственному признанию, им впервые приходилось видеть обсерваторию для подростков в городском многоквартирном доме, вне стен школы, и они сказали, что обязательно расскажут у себя в муниципалитете Марселя. Кроме того, сообщили, что в ближайшие дни товарищ Морис Торез прибудет на отдых в Крым, планируется посещение Одессы, они обязательно будут рекомендовать ему побывать в пионерской обсерватории юных астрономов.
Марина буквально переменилась на глазах, звала соседей в обсерваторию, чтобы увидели, как ребята работают с телескопом. Теперь все сами стремились, поскольку во дворе уже несколько дней говорили о предстоящем визите Мориса Тореза, генерального секретаря Французской компартии, который плывет на советском теплоходе. И вдруг, одиннадцатого июля, в пароходстве получили радиограмму, что товарищ Торез скончался на борту теплохода «Литва».
Марина, когда узнала новость, сказала Бирюку:
— Андрюша, это знак. Я чувствую: это нам знак.
Андрей Петрович, сам пораженный внезапной кончиной Тореза, ответил Марине, это тяжелая потеря для французских рабочих и мирового коммунистического движения, а насчет знаков, которые ей мерещутся, пусть обратится в нашу Свердловку, к психиатрам.
Прошло немногим более месяца, и мировое коммунистическое движение понесло новую потерю: товарищ Пальмиро Тольятти, генеральный секретарь коммунистической партии Италии, отдыхавший в Крыму, прибыл в Артек, чтобы встретиться с пионерами из разных стран, которые проводили в крымской здравнице свое пионерское лето, и внезапно, во время выступления, упал без сознания. Врачи, которые с первых минут были при нем, констатировали инсульт. Двадцать первого августа московское радио сообщило, что Пальмиро Тольятти, выдающийся деятель международного коммунистического движения, скончался.
В Одессе к Тольятти, которого люди довоенного поколения помнили еще под именем Эрколе, когда он воевал в Испании против мятежников генерала Франко, относились с особым уважением: говорили, что из лидеров современного коммунистического движения он самый интеллигентный и образованный и, кроме того, вежливый и обходительный, как настоящие итальянцы, которые до революции жили в Одессе.
Марина опять, как было после внезапной кончины Тореза на борту теплохода «Литва», завела свою песню, что в смерти Пальмиро Тольятти у нас в Крыму, в пионерском Артеке, свой знак и надо быть слепым, чтоб не видеть.
В середине сентября, был прекрасный осенний вечер, солнце садилось между Слободкой и Куяльником, Матвей Фабрикант приставил стремянку к крыше ротонды, взобрался в несколько приемов, как цирковой акробат, стал звать Бирюка и Марину, чтобы тоже поднялись, увидят серебристый, местами розоватый, блеск лимана, красота больше, чем на берегу моря. Марина потребовала, чтобы Матвей спустился, а то, глядя на него, у нее кружится голова.
Когда Матвей спустился, сели в ротонде за стол, Марина категорически запретила водку, только пиво и вино, к чаю рюмку ликера. Мотя вынул из кармана чекушку, сказал, в порядке особого исключения, поскольку получил сегодня пренеприятное известие.
— Хананыч, — перебил Бирюк, — давай без Гоголя: какое известие?
— А такое, — ответил Фабрикант, — что к нам едет ревизор. Ребята из газеты «Знамя коммунизма» дали знать, что сверху получили команду готовить фельетон, как в центре Одессы построили дачу на крыше дома.
— Ну, — спросил Андрей Петрович, — и в какой стадии фельетон?
— Будут собирать материал, говорить с людьми, выяснять, — сказал Матвей, — детали: откуда телескоп с зарубежной оптикой, откуда, за чей счет строительные материалы, которые пошли на обсерваторию, на обзорную площадку, на ротонду?
— Да никто ж к нам не приходил! — закричала Марина. — Это все она, дегтярская сексота, катит бочку на Бирюка, глаза от зависти лопаются! Да я сейчас соберу соседей, зайду к ней, выложу при всех, как со своим Дегтярем закладывали людей, доводили до сумасшествия, чтоб жили все, как злыдни: сам не гам и другому не дам!
— Уймись! — ударил кулаком по столу Бирюк. — В обкоме потребуют — буду держать ответ. Раньше времени нечего волну делать. С первым говорить можно: мужик бывалый, полковник запаса, все видит, понимает.
Фабрикант взял свою чекушку, откупорил, налил Бирюку, себе, Марина подставила свою стопку, потребовала, чтоб и ей налил.
— Учти, Андрей Петрович, — сказал Фабрикант, — с первым, говорили мне, картина неясная, сам на ниточке. Микита Сергеевич то ли готовит, то ли приготовил уже замену.
— Все, — махнул рукой Бирюк, — на ниточке. Торез и Тольятти, два генсека, один за другим, такого еще не бывало, в ящик сыграли.
Через несколько дней, двадцать первого сентября, из Берлина пришло сообщение, что умер председатель совета министров ГДР Отто Гротеволь.
Марина, когда услышала, сказала глухим голосом:
— Ну, Андрюша, теперь ты сам видишь.
В начале октября Бирюка вызвали в обком. Первый выглядел неважно, мешки под глазами, кожа лица с желтизной, как будто припорошена охрой. Встретил нормально. Насчет хлеба сказал, что ситуация улучшилась, но хорошо бы еще повысить в своих пекарнях выпечку. Бирюк ответил, что собирался сам предложить, но получилось, что обком опередил.
Первый улыбнулся, оценил признание, заметил, что теперешние модели управления сельским хозяйством, видимо, будем пересматривать, поскольку не оправдали расчетов. Хрущев предлагает специализированные управления по отраслям сельского хозяйства: «Главскотоводство», «Главптицеводство», «Главсвекловодство», «Главхлопководство», по зерновым культурам и овощам свои главки.
Идея, сказал Бирюк, понятная, но ломка предстоит большая, а на первых порах ломка, как показывает практика, оборачивается крупными издержками.
— Так ты, Андрей Петрович, — спросил первый, — что ли, как было у тебя с ломкой промкооперации, предлагаешь не спешить?
В вопросе Бирюк учуял подвох, чуть поколебался, однако ответил твердо: всякая ломка — эксперимент, а с экспериментами, где плюс, где минус, сразу не увидишь.
— Слушай, Бирюк, — вдруг перешел на другую тему первый, — ты на крыше дома, говорят, супруге своей стеклянный дворец построил?
— А вы приходите в гости, — тут же ответил Бирюк, — посидим, полюбуемся на крыши Одессы.
— Гостеприимный ты, — усмехнулся первый. — Сам я не приду, а комиссию пришлем: прими, как принял бы меня.
Воротясь из обкома, Андрей Петрович заперся у себя в комнате, не произнес ни слова. Марина то тихонько стучала, то скреблась в дверь, наконец, щелкнул замок, вошла, муж поднялся навстречу, сказал:
— Ну, давай, барыня, рассказывай, как строила у себя на крыше стеклянный дворец, солярий за чей счет: на днях будут гости — комиссия из обкома.
В середине октября Бирюка опять вызвали в обком, к первому. В этот раз домой вернулся на подъеме, с новостью: четырнадцатою октября Пленум Центрального комитета КПСС освободил Хрущева Никиту Сергеевича от обязанностей первого секретаря и главы правительства. Первым секретарем ЦК избран товарищ Брежнев Леонид Ильич.
Насчет Бирюка, сказал Андрей Петрович, тоже есть новость. Первый сказал: переведем на ответственную работу в Одесский облисполком.
