пробоин.
Прилет новой группы дальних бомбардировщиков на Эзель не остался незамеченным для действовавшей на острове вражеской агентуры. Да и воздушная разведка противника усилилась.
В полдень Ефремов сидел на командном пункте. Раздался телефонный звонок, и наблюдатель с поста торопливо и взволнованно сообщил:
— Приближаются чужие самолеты!
Оперативный дежурный едва успел повесить телефонную трубку, как раздались взрывы.
Самолеты 'Юнкерс-88' с ходу, один за другим, начали бомбить границы аэродрома в полной уверенности, что на них замаскированы самолеты балтийских летчиков. Взлетели по тревоге наши истребители. 'Юнкерсы' поспешно ушли, и догнать их не удалось.
Фугасные и осколочные бомбы не принесли ущерба боевой технике. Воронки на поле быстро засыпали. Но через несколько часов, встреченные интенсивным огнем, фашистские самолеты вновь появились над островной базой. 'Мессершмитты', очевидно, фотографируя, прошли по прямой над аэродромом. Следующая за ними группа, образовав 'карусель', начала штурмовку предполагаемой стоянки бомбардировщиков. Наши истребители завязали бой с противником. Все же гитлеровцам пулеметным огнем и осколочными бомбами удалось нанести урон зенитным батареям.
Оганезов в это время находился на ближней к командному пункту огневой точке. Осколком бомбы, разорвавшейся неподалеку, ранило наводчика. Замолчала пулеметная установка.
— Стреляй, — приказал Григорий Захарович второму номеру, а сам стал на его место.
Оганезов не случайно оказался именно у зенитчиков. Однажды молодые бойцы расчета настолько растерялись, что прекратили огонь. Крепко им тогда досталось и от летчиков, и от командира островной базы. Побывал и Оганезов у матросов. Но не ругал. Конечно, говорил комиссар, страшно и опасно под бомбами. Но гораздо хуже — спрятать голову вместо того, чтобы использовать оружие, которое тебе вручено. Надо по-матросски, наставлял Григорий Захарович, недаром, мол, тельняшки носим. Пообещал быть на батарее, когда фашисты прилетят. И, разумеется, сдержал обещание: комиссар полка слов на ветер не бросал.
Едва отбили атаку 'мессершмиттов', послышалось резкое, душераздирающее завывание 'юнкерсов'. На них устанавливались сирены, целью которых было вывести из равновесия находящихся на земле, испугать, заставить бросить оружие. Но никто теперь не испугался, не бросил оружия, и по 'юнкерсам', которые обрушились на летное поле, зенитчики вели непрекращающийся огонь.
Летчики не любят пережидать бомбежку на земле. Преображенский в укрытии явно нервничал, высасывая одну папиросу за другой. Неспокойно чувствовали себя и другие летчики. Как им хотелось быть в воздухе, пусть под огнем, но за штурвалом, в родной стихии, и с оружием в руках.
Гитлеровцы бросали фугасы крупного веса. Близ командного пункта взорвалась одна бомба, затем другая. Мощный накат выдержал, но бревна раздвинулись, и земля осыпала Жаворонкова, Преображенского и оперативного дежурного.
Потом взрывы стали реже и затихли совсем. Оперативный попробовал связаться с зенитчиками, но телефон молчал: обрыв.
Летчики, покинув укрытия, выбрались на поверхность.
Ослепительно сверкало солнце. Не успевшая подняться в воздух обгоревшая 'чайка' припала на поврежденную бомбовым взрывом 'ногу'.
— Товарищ генерал, — доложил Оганезов, — ранено пять зенитчиков и мотористов.
Ни один осколок не задел упрятанные дальние бомбардировщики.
Однако именно во время налета Ефремов лишился штурмана.
Быстро засыпали воронки на взлетно-посадочной полосе, и Жаворонков приказал:
— Идите отдыхать. Все идите.
Это означало, что запланированный удар по Берлину состоится. Обязательно!
Когда позже все собрались для проработки задания, Ефремов напомнил Преображенскому, что штурман Серебряков вышел из строя.
Тут же откликнулся штурман бригады Александр Ермолаев:
— Я тебя, Андрей Яковлевич, устрою? '
— Очень рад.
Ефремов подумал в эту минуту о Жаворонкове: умеет генерал подбирать себе помощников. Ведь штаб полка почти весь остался в Беззаботном, а с Жаворонковым были лишь штурман ВВС КБФ Троцко, штурман бригады Ермолаев и майор Боков, адъютант начальника морской авиации. Но они делали все, что надо, чтобы обеспечить выполнение операции. А Троцко и Ермолаев не только готовили коллег, но и сами участвовали в рейдах на Берлин, заменяя выбывших из строя штурманов.
Ермолаев дважды летал с Ефремовым на Берлин.
Полеты на Берлин продолжались. Наши бомбардировщики сбрасывали на фашистскую столицу все больше бомб. И каждый раз германское верховное командование объявляло, что сбито шесть, девять, пятнадцать советских самолетов. На Балтике знали, что эти сообщения — утка.
Все чаще балтийцам приходилось вступать в бои с перехватчиками. Так случилось с экипажем Беляева. Он был атакован после бомбежки Берлина, когда до моря оставалось лишь с десяток минут. Из лучей прожекторов 'мессершмитта', казалось, невозможно было выбраться. Трассирующие пули резали ночной воздух. Беляев умело маневрировал, помогая стрелку и штурману вести ответный огонь, и километр за километром приближался к береговой черте. Нельзя с уверенностью утверждать, что 'мессер' был сбит, но его лучи вдруг погасли, огонь прекратился. Экипаж продолжал путь домой.
Несли потери и истребители, охранявшие остров и подступы к нему. Тяжело раненный, истекая кровью, вел воздушный 6oii летчик Сгибнев.
За все время пребывания на острове летчики только однажды усомнились: а верен ли прогноз, полученный от Каспина?
Балтийский метеоролог сообщал, что погода идет на улучшение. Данные были приняты во внимание при назначении очередного вылета с Кагула и Асте. Но когда до возвращения самолетов оставалось менее двух часов, местность вокруг островных аэродромов стало закрывать туманом. Видимость ухудшалась с каждой минутой.
Туман редко появляется мгновенно. Его, как правило, можно предвидеть. Выходит, оплошал Каспин? Жаворонков по радио связался с Таллином и Ленинградом:
— Как у вас?
— Отличная погода, видимость — сто километров.
Выходило, что туман — явление местное, связанное с неожиданным похолоданием. Но как быть, если и аэродромы закроет так, как закрыло посты наблюдения? Жаворонков поначалу решил по радио направить Преображенского и Щелкунова на аэродромы в Палдиски и Таллин — единственные базы в Эстонии, остававшиеся еще в руках Балтфлота.
Распоряжение принять самолеты было передано на аэродромы, оставалось лишь перенацелить ДБ, возвращавшиеся из рейда на Берлин.
И тут Жаворонков заметил странное явление: туман вокруг аэродрома стоял сплошной стеной, а само поле проглядывало сквозь редкую пелену. Генерал десять-пятнадцать минут стоял на поле вместе с Оганезовым, наблюдая за состоянием тумана.
— Ну, комиссар, становится хуже?
— Нет, хуже не становится, правда, и лучше не становится.
— И все же садиться можно, — решил — генерал.
Он сам вызвал по радио полковника Преображенского и майора Щелкунова. Сказал о тумане, о запасных аэродромах, на которые надо идти, если летчики не уверены:
в том, что смогут произвести посадку.
Преображенский, веря в мастерство своих летчиков, решил вести группу на Кагул.
На посадочном 'Т' у ночных огней стояли Жаворонков и Оганезов. Как-то неожиданно вывалился из белой пелены ДБ Преображенского, приземлился, побежал по посадочной полосе и исчез в белой вате.
Ефремов напряженно смотрел вниз, пытаясь увидеть поле или какой-либо ориентир, чтобы убедиться в том, что вышел к Кагулу. Хотел уже пойти на второй круг, как вдруг из тумана возникла фигура матроса-
