Володя осекся, потому что из ручки, которой он стал размахивать, полились чернила. Чернильная струйка залила рукав Володиной куртки. Но никто не засмеялся, кроме Жени. Его одинокое «гы-гы» прозвучало в полной тишине, и он виновато огляделся по сторонам.
Зазвучал звонок.
— Отлично, Володя! — сказала учительница.
Борис Афанасьевич и Лидия Николаевна пробирались к учительской по шумному школьному коридору.
— Что за чудо с Володей Сорокиным? — сказал завуч. — Вот никогда не ожидал!
— А я ждала, — ответила Лидия Николаевна. — Он знает наизусть всего «Онегина». Только на уроках всегда царил Липатов, и поэтому Володя молчал. Не хотел, чтоб хихикали над тем, что ему дорого. Да к тому же его несчастное «р».
— По-моему, это пустяк, — возразил Борис Афанасьевич.
— Для нас с вами. А для него это почти трагедия.
— А что с Голиковым происходит?
— С Голиковым все очень просто, — весело сказала Лидия Николаевна. — Голиков, по-моему, влюблен.
По дороге домой Коля, Женя и Володя остановились возле афиши летнего кинотеатра Парка культуры и отдыха. В нем еще продолжал демонстрироваться тот самый иностранный фильм, на который дети до шестнадцати лет не допускались, и афиша изображала героя и героиню, застывших в долгом поцелуе.
Коля, погруженный в горькие мысли о том, как ему придется рассказывать Наде о своем провале, кивнув на афишу, сказал с завистью:
— Небось она у него не спрашивает, что он сегодня получил по литературе.
— Так это же Италия, — ответил Женя. — У них вообще всё по-другому.
Он вытащил билет на вечер дружбы.
— На, держи. Это твой билет. Надя просила передать.
— Мне?
— Тебе.
— А вам?
Задав этот вопрос, Коля имел в виду не только Женю и Володю. Он вспомнил о Жоре и Марине. Так уж было заведено в Колином дворе: или всем или никому.
— У Нади был только один. И к тому же лично я не горю, — сказал Женя.
— Я тоже, — поспешил ответить Коля.
— Иди, чудак, потанцуешь, — настаивал Женя. Он даже кивнул на рекламу веранды танцев, на которой была изображена вальсирующая пара, так элегантно одетая, что Коля невольно посмотрел на свои потрепанные кеды. До сих пор подобные вещи его никогда не беспокоили, а теперь он заметил, что Женя и даже Володя были в модных туфлях.
— Нет, неохота, — ответил Коля неуверенно.
— Тогда Володьке отдам, — продолжал искушать друга Женя.
— А я тем более не горю, — отозвался Володя.
— Так что ж… порвем?
— Рви, — равнодушно согласился Володя.
Женя вопросительно посмотрел на Колю.
— Рви, — подтвердил тот.
Женя, сделав вид, что готов порвать билет, начал считать:
— Раз… два…
Но Женино «три» прозвучало уже не возле афиши кинотеатра, а в полумраке ванной комнаты, превращенной в фотолабораторию.
— …три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, — шептал Женя, покачивая кювет с проявителем.
На бледном листке фотобумаги начали проступать силуэт танцующей балерины и надпись «Вечер дружбы».
— Вообще, Колька, если тебя так это волнует, мы можем сказать, что ты получил пятерку. Даже с плюсом. Заметано? — продолжая покачивать кювет, сказал Женя.
Коля, всматриваясь в силуэт балерины, спросил:
— А тогда у тебя что?
— Тройка. Так я же не горю.
Опять получилось, что горит один Коля.
Женя вытащил из проявителя точную копию пригласительного билета.
— Видал? Никакая экспертиза не придерется!
Какие замысловатые па чарльстона выделывал Коля, прохаживаясь утюгом по отцовским брюкам! Он был в трусах и крахмальной рубашке. Рубашка, как и брюки, вероятно, тоже была отцовская.
Вытащив из шкафа фетровую шляпу и нахлобучив ее на голову, Коля стал вертеть в руках старую папину трость. Не зря же на сцене Зеленого театра он повидал столько жонглеров. «Жаль, что Надя меня сейчас не видит», — подумал он, но, вспомнив, что не успел еще надеть брюки, решил, что это было бы ни к чему.
Присев к маминому туалету, Коля плеснул себе на голову половину содержимого какого-то флакона, поковырялся в баночках и тюбиках. Увидев крем с надписью «питательный», он попробовал его на вкус и брезгливо поморщился.
Когда Коля решил, что он выглядит, как подобает в таких случаях, он вышел в переднюю.
И вот уже вывернуты все карманы пальто и плащей, висящих на вешалке, а в карманах Колиных брюк позванивает мелочь. Но разве это может удовлетворить человека, собравшегося на такой вечер?
На тумбочке лежала «жировка» с деньгами. Мгновение — и «жировка» осталась, а деньги исчезли.
Бумажка с надписью «для прачечной» не улетала с подоконника потому, что была прижата монетами. Еще мгновение — и бумажка осталась, монеты исчезли. Бумажку теперь прижимал безответный и печальный пластмассовый жираф.
Коля выдвинул ящик комода, заполненный пачками сигарет, и взял одну из них. Там же находилась зажигалка. Чиркнув ею, Коля и зажигалку положил в карман.
Потом дымящаяся Колина сигарета, отражаясь в зеркальных витринах магазинов, поплыла по вечерней улице.
