покореженный, с вмятинами, поцарапанный спереди и сзади. Так нельзя, сердечко, ты разобьешься, и отец — всему есть предел, мой друг, пора образумиться. Если хоть раз повторится что-либо подобное, он больше не даст ни одного сентаво, пора взяться за ум, опомниться, пожалей хоть мать, пойми, у нас уже вся душа изболелась… И мы — ты же взрослый человек, Фитюля, зачем тебе эти сопляки?
Завел вдруг дружбу с шантрапой. Все вечера резался в карты с хануриками из 'Часки' или 'Д'Онофрио', пил в 'Гаити' с какой-то шушерой, с кем попало! Когда же ты работаешь? Или работа — один треп? А днем, разодетый в стиле Джеймса Дина[63] — синие в обтяжку джинсы, белые мокасины, цветастая рубашка, концами завязанная на пупе, золотая цепочка на груди, поросшей светлым пушком, — таскался по улицам Мирафлореса, играл в волчок с кокаколами,[64] в пелоту[65] с мальцами, покупал губные гармошки…
Его огромный 'вольво' всегда был забит мальцами лет четырнадцати-пятнадцати, а то и моложе. По воскресеньям он приходил в 'Вайкики' (папа, я хочу быть членом этого клуба, гавайские плоты — отличная вещь, чтобы не полнеть, да и они, старики, могут в хорошую погоду пообедать в ресторане прямо над морем) со всей оравой этих сопляков, посмотрите, полюбуйтесь, вот смеху-то, нашел себе компашку!
Куэльяр учил их водить 'вольво', лихо разворачивал на двух колесах, проезжая по набережной, и ребята заходились от восторга. Он возил их на стадион, на корриды, на бега, бокс, на водное поло, на самбо. Ясно — стал педиком, говорили мы. А что удивляться, какой у него выход, но вот так, на людях, не надо бы… Над Куэльяром теперь все смеются, на него оглядываются, пальцем тычут. И Большой — а вам важно, что там говорят всякие трепачи? И Маньуко — ему проходу не дают, а Лало — если увидят, что мы с ним встречаемся… и Чижик — и тебя примут за педика, что ли?
На какое-то время Куэльяр вдруг снова увлекся спортом. И они — ему лишь бы себя показать. Мол, Фитюль Куэльяр — настоящий гонщик, почище чем пловец. Он участвовал в спортивном пробеге Атоконго и пришел третьим. Даже в 'Хронике' и в 'Комерсио' поместили фотографии, где видно, как он поздравляет победителя Арнальдо Альварадо. Я, конечно, против него слабак, сказал Куэльяр. А сколько было шума после того, как Фитюлька устроил гонки с Кике Ганосой! По условиям пари, они должны были проехать ранним утром на своих машинах от площади Сан-Мартин до парка Саласара. Фитюль — против движения, а Кике — нормально. Полицейский патруль пустился вдогонку за Куэльяром от улицы Хавьера Прадо и настиг его только на авениде Второго Мая,[66] вот на какой скорости летел! Целый день Куэльяра продержали в полицейском комиссариате. Ну все, теперь притихнет, поумнеет. Но не прошло и двух недель, как пожалуйста — поехал с черной повязкой на глазах, и руки привязал к рулю, по авениде Ангамос, ну и, конечно, попал в аварию.
Второй раз авария произошла, когда мы устроили мальчишник перед свадьбой Лало. Хватит, кончай дурить, говорит Чижик, останови машину, нам эти игры ни к чему, понял? Они хотели вылезти из машины, а он — ноль внимания. Да вы что, другу не доверяете? Такие, понимаешь, мужики, а страху — полные штаны! Сейчас я вас по мокрому асфальту, да на повороте, ля-ля… Он был прямо не в себе, и никакие уговоры не действовали. Куэльяр, старик, ты в уме? вези нас домой, понял? У Лало завтра свадьба, за каким дьяволом ему с жизнью расставаться, опомнись, не лезь на тротуар, куда летишь на красный, совсем обалдел, тормози на перекрестках! На улице Альканфорес он врезался в такси. С Лало — ничего, обошлось, Маньуко и Большой чуть не месяц ходили с опухшими лицами, а сам Куэльяр переломал себе три ребра. Они поругались, но недели через две он позвонил и позвал их в бар. Помириться помирились, но с тех пор у них с Куэльяром все разладилось, не было того, что раньше…
Виделись с ним очень редко, и когда Маньуко женился, он сообщил Куэльяру о своем бракосочетании открыткой, а пригласить — нет. И Куэльяр, конечно, не пришел на мальчишник. К тому времени, когда Чижик вернулся из Соединенных Штатов уже с женой — хорошенькой американочкой и двумя детьми, которые еле-еле лопотали по-испански, Куэльяр был в горах, в Тинго-Мария,[67] шел слух, что он работает на кофейных плантациях у отца. И когда приезжал в Лиму, а мы, случаем, встречались с ним на улице, то говорили наспех, так, два-три слова — привет, Большой, как жизнь, Фитюля, ничего, ну бывай, привет, чао. А вернувшись вдруг в Мирафлорес, вытворял такое, что вспомнить страшно. Ну а вскоре уехал на север и там разбился насмерть. Как? Где? Да на том страшном повороте на шоссе Пасамайо! Бедняга, говорили они на похоронах, настрадался, жизни был не рад, ясно, что сам себе искал смерти, — и вот такой конец!
Мы уже стали вполне солидными людьми: у каждого жена, машина, дети, которые, само собой, учились в колледже Шампанья или Пресвятой Марии, мы строили загородные дома кто где — в Анконе, в Сайта-Росе[68] или на Южном взморье, мы потихоньку толстели, прятали брюшко, рыхлели телом, ежились от колик после еды или вина, приучались к очкам для чтения, разглядывали свои первые седины, темные пятнышки на коже и первые морщинки, первые морщины.
ЭССЕ. РОМАН (фрагмент из книги)
Роман — это свидетельство состояния культуры, он рождается в определенный момент человеческой эволюции, и этот момент, в отличие от того что происходит с другими жанрами, можно установить. Разумеется, историки литературы, многие ученые искали истоки романа в самой далекой древности. В книге Менендеса-и-Пелайо,[69] которая называется 'Истоки романа', мы читаем, что прошлое этого жанра теряется в мире санскрита, в азиатских цивилизациях, в самых древних культурах.
Я думаю, что это не так: тот жанр, что мы понимаем под романом, на самом деле возник в позднем Средневековье, а те повествовательные формы, которые существовали раньше, не были романами, потому что они писались для того, чтобы через простые вымышленные истории распространять определенные религиозные, моральные доктрины и т. п. Притчи, басни, сказочные, волшебные повествования древних цивилизаций всегда корыстны, воспитательны, дидактичны. Библия полна волшебных историй, которые в живой и простой форме заставляют нас понять известные принципы, известные догмы.
Думаю, что роман — это прежде всего жанр, который не имеет, не может иметь функций педагогического, или назидательного, или дидактического характера. Его функция бескорыстна. Я считаю, что даже произведения вроде 'Золотого осла' Апулея и 'Сатирикона' Петрония также не соответствуют тому, что мы понимает под романом. И что, напротив, концепция романа остается одной и той же с момента появления рыцарских романов и до наших дней.
Исходя из формальной точки зрения критики говорят, что роман возник в Средние века благодаря своего рода разложению эпической поэзии, которая выродилась и превратилась в роман. Эта интерпретация, возможно и верная, для меня в данном случае не имеет значения.
Роман как жанр заявил о себе в Европе в Средние века с появлением рыцарских романов. И что же случилось? А то, чего не случалось раньше в истории литературы: в ней произошла настоящая революция. Начались преследования этого литературного жанра: роман захотели отменить, считая его вредным. Известно, что рыцарские романы — почти все анонимные именно потому, что их авторов преследовали, сажали в тюрьму, а некоторых даже сжигали. Книги ходили почти всегда подпольно, по крайней мере вначале, и не могли попасть, например, в Америку, потому что там на них был наложен очень строгий запрет: дух исконных жителей Американского континента не должны были подрывать подобного рода книги.
А в чем же упрекали рыцарские романы? В чем обвиняли их авторов? Именно в том, что они, эти книги, безрассудны и абсурдны, и особенно в том, что они отвращают внимание людей от Бога ради земных дел.
Это, конечно, верно, и в какой-то мере мы и сегодня можем понять, с чем был связан скандал, который вызвали в Европе эти первые романы. Они появились в период полного апогея схоластической культуры, когда ум, желания, любовь людей, казалось, были обращены исключительно к Богу.
Роман — в отличие от других жанров — был прежде всего гордым утверждением человеческого достоинства. Он действительно отвлекал внимание людей от Бога, потому что его материя — человек, в этом заключено нечто абсолютно присущее его природе: без земной, по своей сути человеческой проблематики нет романа. Есть прекрасные и долго живущие мистические поэмы, есть прекрасные и долго живущие религиозные драмы, но нет ни одного мистического романа. Романы по сути своей — мирские, даже когда они написаны на религиозные темы. Потому что та иллюзия, та видимость жизни, которую роман прежде всего должен давать читателю, возникает, лишь когда этот читатель, когда это общество узнают в романе собственный опыт, то есть когда они узнают самих себя, когда есть возможность сопоставления на основе своего опыта того, о чем читаешь, с собственной жизнью.
Именно потому главное поле действия романа всегда человек и главный субъект действия — человек. Речь идет о жанре атеистическом по самой своей сути. Роман бросал вызов Божественному. Романист становился до некоторой степени 'заместителем' Бога, творцом реальностей, пусть вымышленных, кажущихся. Понятно, что в этом была одна из причин, по которым люди в Средневековье с тревогой и испугом встретили появление жанра, который как бы со стороны и очень связно показывал им окружающую жизнь.
Как же показывали действительность своего времени первые представители этого жанра? Они бескорыстно рассказывали о том, что видели, о том, во что верили, о том, что чувствовали. Их описание, их изображение мира было в отличие от того, что происходило с другими жанрами, не частичным, а, напротив, общим, или, лучше сказать, обобщающим. Создатели жанра старались показать реальность на всех ее уровнях, во всех ее слоях.
Что происходит в рыцарских романах? В них рассказываются военные истории, почти всегда речь идет о Крестовых походах, об искателях приключений, которые едут воевать в чужеземные страны, и все это на самом объективном и конкретном уровне реальности, которую они включают в свои произведения. Они описывали, несомненно, в самой реалистической манере, какие были в те времена армии, какая военная тактика применялась в ту эпоху, как одевались воины, какое оружие они носили, какую одежду. Они показывали непосредственно данный и доступный проверке уровень реальности.
Скажем, они изображали нравы эпохи. Описывали обычаи, различные верования, предрассудки, разнообразные праздники, которые устраивались в селениях. Многие из этих романов, без сомнения, имели бытописательский аспект, в особенности 'Тирант Белый', в котором мы находим весьма непосредственное описание реальности.
Но одновременно с этой доступной проверке реальностью они вводили читателей в другое измерение реальности своего времени; они включали в свои романы волшебника Мерлина, рыцарей Круглого стола, Урганду-незнакомку, странных мифических персонажей, всех этих положительных и отрицательных героев, которые, как верили люди в Средневековье, населяли Броселандский лес. И все это включалось в романы, соединялось в них самым неожиданным и натуральным образом, поддавалось проверке объективной действительностью. Так субъективная реальность перемешивалась с объективной, внешняя реальность — с чисто умозрительной.
У этих писателей был очень широкий, очень щедрый взгляд на реализм. Они хотели показать жизнь во всех ее проявлениях. Это заметно по той отчасти расплывчатой и тяжеловесной манере, в которой написаны многие из романов, имеющих действительно несколько хаотичную структуру. Но в таком романе, как 'Тирант Белый' Джоанота Маргуреля (это одна из книг, которые я больше всего люблю), все это дано в очень ясной и очень точной манере.
Я коротко остановлюсь на этой книге, чтобы показать, насколько честолюбивым, дерзким, отважным был этот великий валенсийский писатель. В 'Тиранте Белом' Мартурель опирается на прочную историческую почву, рассказывая о путешествии каталонцев под предводительством Роджера да Флора в Грецию.[70] Есть хроника этой экспедиции каталонцев в Грецию, это один из шедевров каталонской литературы — хроника Мунтанера.[71]
'Тирант Белый' был написан сто или сто пятьдесят лет спустя после этой каталонской экспедиции в Грецию, и его автор использовал хронику Мунтанера, он основывался на ней. С этой точки зрения 'Тирант Белый' — исторический роман. Но с другой стороны, он также бытописательский роман, потому что в нем замечательно описывается жизнь крестьян в окрестностях дворца, куда часто ездит Тирант. И хотя Мартурель располагает эти дворцы в более или менее экзотических местах — у романистов той эпохи была такая мания, сегодня мы можем узнать в нравах, в жилищах, в альковах, которые он описывает, образ жизни валенсийских, каталонских и британских дворцов (Мартурель бывал также в Великобритании).
Таким образом, речь идет о романе, который, с одной стороны, исторический, а с другой — бытовой. Но 'Тирант Белый' также очень значительный военный роман, потому что Мартурель собрал информацию, изучил военное искусство своей эпохи и включил в свою книгу — в то время не существовало современного понятия об авторском праве — целые страницы трактатов о войне, чтобы придать больше достоверности, больше правдоподобности битвам, которые описывает. Но одновременно в романе есть и чисто мифологические персонажи, сугубо субъективного происхождения, такие как фея Моргана, волшебник Мерлин, то есть все те существа, которые живут только в воображении, в верованиях и, пожалуй, в желаниях людей Средневековья. Можно говорить о том, что в этом романе в известном виде воплотилась вся действительность того времени как в ее субъективном, духовном и мифологическом измерениях, так и в измерениях конкретных, объективных, материальных. Эта попытка показать реальность на всех ее уровнях бескорыстно, не дидактично, не назидательно, показать не то, какими люди должны быть, а какие они есть, какими они себя считают и какими они хотели бы быть, — эта попытка имела в высшей степени подрывной характер, потому что сокрушала всяческие табу, разоблачала всякий обман.
