офицера в воду, да и сам каким-то чудом не получил пулю.
„Флорида“ была внушительного вида судном, которое компания перегнала из Бомы и приспособила для грузовых рейсов по Средней и Верхней Конго, то есть по ту сторону Мон-де-Кристаль. Водопад Ливингстона, целая цепь порогов, отделяющая Бому и Матади от Леопольдвиля, завершалась водоворотом, который стяжал себе имя Чертов Котел. От этого места и дальше к востоку река на тысячи километров становилась судоходной. Но западнее, спускаясь к морю, она уходила на несколько тысяч метров вниз и на нескольких протяженных отрезках вновь делалась недоступной для навигации. Четыреста семьдесят восемь километров „караванного пути“ до заводи Стэнли „Флорида“, предварительно разобранная на сотни отдельных частей, маркированных и тщательно завернутых, проделала по суше, на плечах носильщиков. Роджеру Кейсменту поручили заниматься самой крупной и тяжеловесной частью корабля — корпусом. И он делал все, что было надо. Следил, как строят огромную платформу, и лично набрал сотню носильщиков, которым предстояло тащить эту исполинскую кладь через кручи и ущелья Мон-де-Кристаль вслед за теми, кто тесаками и топорами должен был торить и расширять тропу. Сооружал насыпи, разбивал лагерь, лечил больных и покалечившихся, гасил распри меж представителями разных народностей и племен, расписывал дежурства по сменам, распределял провиант, а когда припасы подошли к концу — дичь и рыбу. Три месяца забот и риска, но вместе с тем — и воодушевления, и отрадного сознания, что удалось сделать еще шаг вперед, а противоборство с враждебной природой складывается в его пользу. Да при том — Роджер впоследствии неустанно повторял себе это — обходясь без бича и не позволяя, чтобы надсмотрщики, прозванные „занзибарцами“ — именно там, на этом острове некогда находились главные невольничьи рынки, — истязали носильщиков с обычной для работорговцев жестокостью.
Когда же на берегу заводи Стэнли „Флорида“ была вновь собрана и спущена на воду, Роджер проплыл Среднюю и Верхнюю Конго, проверяя, как товары его компании хранятся и как доставляются туда, где спустя несколько лет, в 1903 году, во время своего схождения в преисподнюю, он побывает вновь, — в Болобо, Луколелу, Иребу и в „Экваториальную факторию“, уже заново окрещенную именем Кокильятвиль.
Стычка с лейтенантом Франки, который, в отличие от Роджера, не питал предубеждения к бичу и охотно пускал его в ход, произошла, когда они возвращались с линии экватора, — в безымянной убогой деревушке, отстоящей от Бомы километров на пятьдесят вверх по реке. Лейтенант Франки со своими восьмерыми туземными солдатами из „Форс пюблик“ только что провел карательную экспедицию, спровоцированную вечной историей — нехваткой носильщиков. Некому было таскать грузы по маршрутам Бома — Матади и Леопольдвиль — заводь Стэнли. Поскольку племена отказывались предоставлять людей для этих изнурительных работ, „Форс пюблик“ и громилы, нанятые частными концессионерами, время от времени врывались в непокорные деревни и не только уводили оттуда, связав, годных для работы мужчин, но и сжигали сколько-то хижин, угоняли скотину, уносили шкуры и слоновую кость, предварительно крепко отхлестав вождей, чтобы впредь неповадно было нарушать договорные обязательства.
Когда Роджер Кейсмент, пять его носильщиков и „занзибарец“ вошли в деревню, от трех или четырех хижин оставался только пепел. Жители разбежались. Все, за исключением одного мальчика, почти ребенка: привязанный за руки и за ноги к четырем колышкам, он был распростерт на земле, а лейтенант Франки стоял над ним, избывая свою досаду ударами бича. Как правило, подобным занимались не офицеры, а рядовые. Но лейтенант, вероятно, был так разъярен исчезновением туземцев, что жаждал мести. Пот ручьями катился по его багровому лицу, а сам он слегка отдувался при каждом ударе. При появлении Роджера и его людей не смутился. И, не прекращая экзекуции, лишь кивнул в ответ на приветствие. Мальчик, вероятно, только что потерял сознание. Спина и ноги уже стали сплошной кровоточащей раной, и Роджеру навсегда врезалась в память деловитая вереница муравьев, подползавшая к обнаженному хрупкому телу.
— Вы не имеете права это делать, лейтенант Франки, — сказал он по-французски. — Прекратите!
Офицер, приземистый и щуплый, опустил бич и, повернувшись, взглянул на этого долговязого бородатого человека, вооруженного лишь палкой, которой ощупывают дорогу и сметают в сторону палую листву. У ног его вертелась маленькая собачка. Круглое лицо лейтенанта с подстриженными усиками и мигающими глазками от удивления сделалось из багрового мертвенно-белым, а потом вновь налилось кровью.
— Что вы сказали? — хрипло сказал он.
Роджер увидел, как рука его выпустила бич, опустилась к поясу и, рванув застежку кобуры, ухватила револьвер. В одну секунду он понял, что лейтенант в приступе бешенства может выстрелить. И действовал стремительно. Он схватил Франки за шею и одновременно сильным ударом выбил у него из руки оружие. Лейтенант пытался высвободиться из пальцев, сжимавших его загривок. Глаза у него выпучились, как у жабы.
Восемь солдат, которые, покуривая, наблюдали за экзекуцией, не шевельнулись, однако Роджер понимал, что первоначальная растерянность пройдет, и по приказу лейтенанта они вступят в игру.
— Я Роджер Кейсмент, служу в „Экспедиции Сэнфорда“, и вы меня прекрасно знаете, мистер Франки, потому что мы как-то раз играли с вами в покер в Матади, — сказал он, разжав пальцы. Потом подобрал с земли револьвер и учтиво протянул его лейтенанту. — В чем бы ни провинился этот юнец, вы, истязая его, совершаете преступление. И вам, как офицеру „Форс пюблик“, это известно лучше, чем мне, потому что вы наверняка знаете законы Независимого Государства Конго. Если в результате побоев он умрет, у вас на совести будет убийство.
— Я человек предусмотрительный и, в Конго отправляясь, совесть свою дома оставил, — отвечал офицер. По лицу его, насмешливо-недоуменному, видно было, что он не понимает, сумасшедший перед ним или просто шут гороховый. Но ярость его уже схлынула. — Хорошо еще, что вы оказались так проворны, не то получили бы пулю. А за убийство англичанина меня втянули бы в жуткую дипломатическую канитель. Но наперед советую вам больше не вмешиваться в подобные дела. У большинства моих сослуживцев — очень скверный характер, и вы так дешево не отделаетесь.
Гнев его сменился явным унынием. Франки пробормотал, что кто-то явно предупредил туземцев о его появлении. И теперь придется возвращаться в Матади с пустыми руками. Лейтенант промолчал, когда Роджер, велев своим людям отвязать мальчика и положить на носилки, которые смастерили из гамака и двух жердей, вместе с ним двинулся в сторону Бомы. Когда через двое суток дошли до города, мальчик, несмотря на раны и потерю крови, был еще жив. Роджер доставил его в лазарет. А сам подал на лейтенанта в суд за превышение должностных полномочий. В последующие недели его дважды вызывали давать показания, и на этих долгих и бессмысленных допросах он понял, что делу не будет дано хода, а офицер даже выговора не получит.
Когда же за отсутствием доказательств и претензий со стороны потерпевшего иск был окончательно отклонен, Роджер Кейсмент уволился из „Экспедиции Сэнфорда“ и вновь стал работать под началом Генри Мортона Стэнли — к тому времени африканцы уже дали ему прозвище Булла Матади (Сокрушитель Камней) — на строительстве железнодорожной ветки, которую начали тянуть параллельно караванному пути из Бомы и Матади до Леопольдвиля и заводи Стэнли. Жестоко избитый мальчик остался у Роджера, сделавшись его слугой, помощником и спутником в африканских походах. Так и не узнав, как его зовут на самом деле, Роджер дал ему при крещении имя Чарли. С тех пор вот уже шестнадцать лет они были вместе.
Из-за столкновения с одним из директоров компании он уволился из исследовательской „Экспедиции Сэнфорда“. И не жалел об этом, потому что работа со Стэнли на строительстве железной дороги, хоть и требовала неимоверных физических усилий, возвращала ему иллюзии, некогда приведшие его в Африку. Вырубать просеки в лесах, взрывать горы, прокладывая железнодорожную колею — в этом было что-то от той поэзии первопроходчества, о которой он так мечтал в свое время. Работа под открытым небом, под нещадно палящим солнцем или проливными дождями, когда Роджер распоряжался носильщиками и лесорубами, командовал надсмотрщиками-„занзибарцами“, следил, чтобы землекопы делали свое дело на совесть, когда трамбовал, выравнивал, укреплял земляную насыпь, когда вгрызался в дремучую чащу, требовала предельного напряжения, зато одаряла сознанием того, что его труды пойдут на благо и европейцев, и африканцев, и колонизаторов, и колонизуемых. Герберт Уорд сказал ему как-то: „Когда мы познакомились, я считал тебя всего лишь искателем приключений. Теперь вижу, что ты — мистик“.
