который сказал, что не может дать потачку тем, кто постоянно нарушает дисциплину, ибо в лагере происходят драки и даже отмечены случаи воровства. Монтейт все эти обвинения назвал ложью. Если и бывали инциденты, то лишь в тех случаях, когда охранники и надзиратели оскорбляли заключенных.
Последние месяцы в Германии Роджер вел постоянные и порой очень напряженные дебаты с правительственными чиновниками. И до самого его отъезда из Берлина ощущение, что его обманули, только нарастало. Берлин не был заинтересован в независимой Ирландии, никогда не рассматривал всерьез идею совместных действий с ирландскими революционерами, МИД и Адмиралтейство воспользовались его доверчивостью и простодушием, заставив мечтать о несбыточном. Тщательнейшим образом подготовленный проект, предусматривавший, что Ирландская бригада будет вместе с турецкой армией воевать против англичан в Египте, был остановлен — причем безо всяких объяснений — именно в тот момент, когда начал обретать реальные очертания. Циммерман, граф Георг фон Ведель, капитан Надольни и прочие офицеры, принимавшие участие в разработке этого плана, внезапно сделались неуловимы и начали избегать его. Под вздорными предлогами Роджера перестали принимать. Если же все-таки удавалось с кем-либо встретиться, немцы, неизменно ссылаясь на страшную занятость, говорили, что могут уделить беседе лишь несколько минут, Египет же — вообще вне сферы их компетенции. И Роджеру пришлось смириться и принять как данность, что Ирландская бригада — маленький символ борьбы ирландцев против колониализма — рассеялась дымом. И вслед за тем так же пламенно и неистово, как еще недавно Роджер восхищался Германией, он проникся к ней сперва горькой досадой, а потом и ненавистью — едва ли не большей, чем к Англии. В письме к нью-йоркскому адвокату Джону Куинну, пересказав обиды и унижения, которые пришлось вытерпеть от немцев, он писал: „Да, друг мой, я возненавидел их с такой силой, что предпочел бы окончить свои дни в британской петле, нежели здесь“.
От непреходящего раздражения и сквернейшего самочувствия ему пришлось вернуться в Мюнхен. Доктор Рудольф фон Хёсслин очень настоятельно советовал ему лечь в баварскую клинику санаторного типа и приводил сокрушительно убедительные аргументы: „Вы стоите на грани душевной болезни и не сможете избежать ее, если не отдохнете как следует и не отрешитесь от всего на свете. В ином случае вы рискуете лишиться рассудка или, в лучшем случае, навсегда, до конца дней своих превратиться в никчемное слабоумное существо“.
Роджер прислушался к его словам. И на несколько дней его жизнь обрела такой покой, что порой он сомневался — жизнь ли это? Снотворные заставляли его спать по десять-двенадцать часов. Потом он совершал долгие прогулки в соседней роще, где росли ясени и клены — по утрам было еще холодно, как будто зима наотрез отказывалась покидать эти места. Ему запретили курить и пить, посадили на строгую вегетарианскую диету. Ни читать, ни писать ему не хотелось, и он проводил целые часы без единой мысли в голове, и сам себе казался призраком, фантомом прежнего Роджера.
Этот сомнамбулический покой нарушил Роберт Монтейт, ворвавшийся к нему в одно мартовское солнечное утро 1916 года. Дело было столь важное, что капитан добился разрешения правительства посетить Кейсмента. Он был под столь сильным впечатлением от чего-то, что путался в словах и запинался:
— За мной в Цоссен прибыл курьер и доставил меня в Берлин, в Адмиралтейство. Там меня ожидала большая группа офицеров — и среди них два генерала. Сообщили следующее: „Временный комитет определил дату восстания — 23 апреля“. То есть через полтора месяца.
Роджер вскочил с кровати. Показалось, что вялость улетучилась в один миг, а сердце превратилось в барабан, раскативший частую дробь боевой тревоги. Говорить он не мог.
— Они просят прислать винтовки, карабины, пулеметы, патроны, — продолжал, захлебываясь от волнения, Монтейт. — Корабль, который доставит этот груз, должна сопровождать подводная лодка. Пункт выгрузки — Фенит в бухте Трали, в графстве Керри. Дата — Светлое воскресенье, около полуночи.
— Иными словами, германского наступления ждать не будут, — выговорил наконец Роджер. Он представил себе гекатомбу и красные от крови воды Лиффи.
— Курьер привез также инструкции для вас, сэр Роджер. Вы должны будете оставаться в Германии в качестве посла новой Республики Ирландия.
Роджер в тоске снова повалился на кровать. Товарищи не сочли нужным известить его о начале восстания прежде, чем германское правительство. Более того — приказывают ему оставаться здесь, покуда сами будут гибнуть, ввязавшись в безумную авантюру, что так по сердцу Патрику Пирсу и Джозефу Планкетту. Что же, они не доверяют ему? Иного объяснения нет. Зная, что он возражает против восстания, не согласованного по срокам с действиями рейхсвера, они сочли, что там, в Ирландии, он станет им помехой, так что пусть лучше сидит сложа руки в Германии в странной должности посла несуществующей республики, появление которой из-за этого восстания и неизбежных рек крови будет отодвинуто на еще сколько-то десятилетий, а скорей всего сделается и вовсе несбыточной химерой.
Монтейт молча ждал.
— Мы немедленно едем в Берлин, — сказал Роджер, поднимаясь окончательно. — Пока я буду одеваться, соберите мой чемодан. Мы выезжаем первым же поездом.
Так и было сделано. Роджер успел торопливо нацарапать несколько благодарных строк доктору Рудольфу фон Хёсслину. Весь долгий путь до Берлина он напряженно обдумывал положение, время от времени делясь мыслями с капитаном. И сумел выработать четкую линию поведения. Личные его проблемы отошли на задний план. Главным было теперь выполнить просьбу товарищей — добиться, чтобы немцы прислали оружие, боеприпасы и офицеров-инструкторов: весь свой ум, всю энергию он должен бросить на это. Затем — самому привезти транспорт с оружием в Ирландию и попытаться все же отсрочить выступление: мировая война может создать более благоприятный момент. В-третьих, во что бы то ни стало воспрепятствовать тому, чтобы пятьдесят трех добровольцев отправили в Ирландию. Если Королевский флот перехватит корабль, и они попадут в плен, британское правительство немедленно казнит их за переход на сторону противника. Монтейту будет предоставлена полная свобода самому решать, что делать. Но Роджер, зная его, не сомневался, что капитан вместе со своими товарищами умрет за дело, которому посвятил жизнь.
В Берлине они, как обычно, поселились в отеле „Эдем“. Наутро начались переговоры с немцами, проходившие в уродливом и несуразно огромном здании Адмиралтейства. Капитан Надольни встретил их у входа и провел в большую комнату, где сидели люди из МИД и военного ведомства. Среди знакомых лиц Роджер заметил и несколько новых. С самого начала было жестко и недвусмысленно заявлено, что германское командование отказывается посылать своих офицеров в качестве советников и инструкторов.
Зато по вопросу оружия и боеприпасов компромисса достигли быстро. В течение многих часов велись расчеты — как наиболее надежным способом доставить транспорт в указанную точку и в нужное время. И вот решили наконец, что груз пойдет на „Ауде“, отремонтированном и перекрашенном трофейном британском корабле, и под норвежским флагом. Ни Роджера, ни Монтейта и ни одного солдата Ирландской бригады на нем не будет. Этот пункт вызвал жаркие споры, однако немцы не уступили: присутствие ирландцев на судне может испортить всю игру, которая заключается в том, чтобы выдать его за норвежское, если же обман откроется, рейх будет скомпрометирован в глазах международного общественного мнения. Тогда Роджер и Монтейт стали требовать, чтобы их доставили в Ирландию одновременно с оружием, пусть и иным способом и на другом корабле. Несколько часов кряду длились дебаты — Роджер доказывал, что, если окажется в Ирландии, сможет уговорить руководителей восстания отложить его до тех пор, пока военный перевес не склонится в сторону Германии, что в этих более благоприятных обстоятельствах позволит Адмиралтейству осуществить совместную операцию флота и сухопутных сил. Наконец Кейсменту удалось настоять на своем; решили, что его и Монтейта отправят туда на подводной лодке, и сопровождать их будет один представитель Ирландской бригады.
Решение Роджера не допускать бригаду до участия в восстании неприятно поразило немцев. Однако он ни за что не хотел, чтобы эти пятьдесят три человека сложили головы на плахе, не получив хотя бы возможности погибнуть в бою. Еще и эту ответственность он на свои плечи взваливать не желал.
Седьмого апреля его уведомили, что субмарина готова к походу. По выбору Монтейта представлять бригаду должен был сержант Дэниэл Джулиан Бейли. Его снабдили подложными документами на имя Джулиана Биверли. Немцы сообщили Роджеру, что в назначенный день, после 22 часов, у северной оконечности острова Иништускерт в проливе Трали „Ауд“ не с пятьюдесятью, а всего лишь с двадцатью
