предложил вам: «Поезжайте в Нью-Йорк», — вы бы с Дэйвом хохотали до упаду и сказали бы: «Ну и заважничал же Уил! Что это он напускает на себя?»
По существу же вы правы! У вас совершенно ясно выраженный случай подавления половых инстинктов. Они и буйствуют в вас. Вам нужно уехать от Дэйва, попутешествовать, да, и ходить побольше на всякие дурацкие собрания «новой мысли», и «бахай», и «свами», и какую еще галиматью вы найдете. Я знаю это не хуже вас. Но как я могу дать вам такой совет? Дэйв примчится сюда и спустит с меня шкуру! Я согласен быть домашним врачом, пастором, адвокатом, водопроводчиком, кормилицей, но уговаривать Дэйва раскошелиться… извините! Слишком тяжелая работа по такой погоде. Так-то вот, поняли, моя милая?.. Пожалуй, к дождю эта жара…
— Что вы, Уил, ведь он никогда не даст мне денег, если об этом заговорю я сама. Да он никогда и не отпустит меня. Вы знаете Дэйва: он веселый и щедрый в обществе и держится молодцом при проигрышах, но дома так цепляется за каждый цент, что от этого камень и тот взбесится. Мне приходится воевать с ним за каждый доллар.
— Еще бы мне не знать, но это ваше дело, милая, уломать его! Мне он просто не позволил бы вмешиваться.
Кенникот подошел и похлопал ее по плечу. За окном, за пыльной сеткой от мух дремала Главная улица, оттуда глухо доносилось только нетерпеливое потрескивание стоящего автомобиля. Гостья взяла сильную руку доктора и прижала ее к своей щеке.
— Ах, Уил, Дэйв такой мелочный, и суетливый, и маленький — совсем коротыш! А вы такой спокойный. Когда он в гостях начинает паясничать, я вижу, как вы стоите и смотрите на него — ну прямо как волкодав на моську!
Кенникот попытался вернуть себе профессиональное достоинство и сказал:
— Дэйв — неплохой малый.
Она медленно отпустила его руку.
— Уил, загляните к нам сегодня вечером и пожурите меня. Научите меня быть паинькой и умницей. Ах, я так одинока!
— Если я зайду, Дэйв усадит нас за карты. Сегодня у него свободный вечер.
— Нет. Приказчика как раз вызвали в Коринф — у него мать заболела. Дэйв останется в магазине до полуночи. Зайдите, я вас прошу, у нас хорошее пиво на льду, и мы уютно посидим и поболтаем. Ведь в этом не будет ничего плохого, правда?
— Да, да, конечно, ничего плохого. Но все-таки следует ли…
Он мысленно увидел Кэрол, ее хрупкую фигурку словно из агата и слоновой кости; почувствовал, как оскорбила бы ее эта интрижка.
— Ну, как хотите. Но я буду так одинока!
Ее шея, выглядывавшая из просторной, отделанной дешевыми кружевами блузки, казалась совсем юной.
— Вот что, Мод, я загляну на минутку, если мне случится идти в вашу сторону.
— Я буду очень рада, — смиренно отозвалась она. — Мне так хочется доброго слова, Уил! Я знаю, что вы женаты и уже счастливый отец. Конечно, теперь… Мне бы только посидеть рядом с вами в сумерках, помолчать и… забыть Дэйва. Вы придете?
— Хорошо. Приду.
— Я буду вас ждать. Мне будет грустно, если вы не придете. До свиданья!
Он выругал себя: «Несчастный дурак, чего ради я согласился пойти к ней? Придется исполнить обещание, а то она обидится. Она добрая, хорошая, сердечная, а Дэйв такой сквалыга. Это правда. И в ней больше жизни, чем в Кэрол! Вообще я сам виноват! Почему я не могу держаться с больными сухо, как Кэлибри, Мак — Ганум и другие врачи? Эх, я тут ни при чем, это Мод пристала ко мне со своей глупой просьбой! Прямо вытянула у меня это согласие! Это вопрос принципа. Напрасно я позволил ей так болтать. Не пойду! Позвоню ей по телефону и скажу, что не приду. Ведь дома Кэрри, самая прелестная жена на свете, а тут эта сумасшедшая… Нет, дудки! Впрочем, нельзя обижать ее, я могу зайти к ней на одну секунду и сказать, что мне нельзя оставаться. Да, я сам виноват. Я сам начал это, когда в прежние времена волочи ся за Мод. А если вина моя, я не могу наказывать Мод. Я зайду на секунду, скажу, что меня вызвали за город, и конец. Как глупо выдумывать извинения. Господи, почему женщины не могут оставить человека в покое! Стоит один раз миллион лет назад свалять дурака, и они никогда не дадут забыть об этом. Мод сама виновата. И не подумаю я к ней идти. Пойду с Кэрри в кино и забуду про существование Мод… Но, пожалуй, в кино сегодня будет душно…»
Он убежал от самого себя. Нахлобучил шляпу, перекинул через руку пиджак, захлопнул дверь, повернул ключ в замке и затопал вниз по лестнице. «Не пойду!» — решительно произнес он и дорого дал бы за то, чтобы узнать, пойдет он или нет.
Он ободрился, как всегда при виде знакомых окон и лиц. На душе стало легче, когда Сэм Кларк крикнул ему через улицу:
— Приезжайте вечерком на озеро, доктор, выкупаемся! Неужели ваша дача так и простоит все лето запертой? Честное слово, нам не хватает вас!
Он посмотрел, как подвигается постройка нового гаража. Каждый новый уложенный ряд кирпичей доставлял ему радость: город рос у него на глазах! Его гордость была окончательно восстановлена, когда к нему почтительно обратился Оле Сэндерквист:
— Добрый вечер, доктор! Жене стало лучше. Отличное лекарство вы ей дали!
Успокоительно подействовали на него и обыденные домашние дела. Он сжег серую паутину на дикой вишне, заклеил прокол в правой передней шине, полил улицу перед домом. Шланг для поливки приятно холодил руки. Струя с тихим плеском ложилась на землю, и на серой пыли вырисовывался темный полумесяц.
На улице показался Дэйв Дайер.
— Куда направляетесь, Дэйв?
— В магазин. Только что поужинал.
— Ведь по четвергам ваш свободный вечер?
— Верно. Но Питт уехал домой. У него будто бы больна мать. Беда в наши дни с приказчиками: переплачиваешь им, а они потом отлынивают от работы!
— Неприятная штука. Вам придется работать до двенадцати?
— Что поделаешь! Если будете в городе, зайдите выкурить сигару.
— Может быть, зайду. Мне нужно будет в город — навестить миссис Чэмп Перри. Она что-то нездорова. Ну, всего хорошего, Дэйв!
Кенникот еще не входил в дом. Он сознавал, что Кэрри тут же рядом, что с ней надо считаться, что ее порицание огорчило бы его. Но ему хотелось побыть одному. Окончив поливку, он вошел в дом, поднялся прямо в комнату Хью, на ходу крича:
— Рассказать сказку молодому человеку, а?
Кэрол сидела на низенькой скамеечке — картинка в золотистых тонах, для которой окно служило рамой и ореолом. Ребенок устроился у нее на коленях, положив головку ей на руку, и с важным видом слушал, как она пела:
Кенникот был очарован.
«Мод Дайер?.. Какое мне дело до нее!»
