Несколько рыбаков, собрав улов, гуськом — люди без тени — зашагали в свою невидимую деревню. Остальные спали, втиснувшись в узкую, как острие ножа, тень от вытащенной на берег лодки. Линда зашла по щиколотку в воду, потом вышла на берег и легла лицом вниз под зонтом, а Кобболд сел на песок рядом с ней. Шофер и телохранители устроились на стульях, один из них задремал, свесив голову на грудь и свесив руки. Когда Линда вышла из воды, морские птицы, спустившись с безжизненно гладкого неба, прочно расположились там, где прилив оставил на песке клочки пены. Самолет с рекламой еще раз взмыл над далеким «Мирамаром», навевая сон гудением мотора, а потом вновь погрузился в плотную тишину небесного безмолвия.
Боначеа ерзал на четвереньках, чуть поскрипывая песком в поисках упора.
— Ahora? — снова прошептал он.
— Нет. Погоди, я сказал.
Последовала бесконечно долгая пауза. Неожиданно Кобболд вскочил и, протянув руку, помог встать Линде. Телохранитель тоже встал и хотел было подойти к ним, но Кобболд знаком велел ему оставаться на месте. Вдвоем, держась за руки, они побрели в сторону бамбука — их бледные городские тела казались темными на фоне ослепительной белизны песка Кобболд шагал чуть впереди Линды. Он шел по песку, будто по колено в воде, раскинув руки, чтобы легче дышалось.
Они вошли в бамбуковые заросли и, наверное, решили, что никто их не видит. Сейчас, думал Марк. Его рот наполнился слюной. Неудачное время и неудачная ситуация. Приказ будет выполнен с нарушением неписаных законов. Линда сняла с себя купальный костюм, Кобболд сжал было ее в объятьях, потом выпустил и поднес фотоаппарат к глазу.
Рядом с Марком шумно, по-собачьи тянул носом воздух Боначеа. Лицо его было искажено. Марк вдруг почувствовал острый запах собственного пота.
— Ahora?
— Да. Ahora!
Выстрел был не громче икоты, фырканья, отрыжки, но в нем прошелестел змеиным язычком звук ушедшей пули. Трудно было поверить, что за этим хлопком последует что-либо серьезное, но в то же мгновение фигура с аппаратом, уже наполовину растворившаяся в дымке жары, дрогнула, а Линда, опустившись на колени, заколыхалась и тонко, как чайка, закричала. Сидевшая у кромки воды птица подпрыгнула на фут в воздух и снова плюхнулась на прежнее место. Из тени перевернутой кверху дном лодки выкатился рыбак и, прикрывая глаза рукой, повернулся к ним лицом. Один телохранитель показал в их сторону, что-то крикнул и потянулся за пистолетом.
Марк и Боначеа повернулись, нырнули за дюну и заскользили вниз с насыпи. Но тут же увидели шедшего им навстречу ловца раковин, которого Марк встретил накануне. Его черная как смоль кожа под жгучим полуденным солнцем казалась серой, словно у прокаженного. Он не спеша шел вдоль берега с пригоршней ракушек в руках, а с крюка на веревке у него свисал маленький осьминог. Любопытство и надежда продать осьминога заставили его повернуться и прыжками направиться в их сторону. Он узнал Марка, и губы его растянулись в нелепой ухмылке.
Хихикая и капая слюной, Боначеа поднял винтовку, и белозубая улыбка негра исказилась от недоумения. Он бросил раковины и осьминога на песок, вскинул руки, чтобы закрыть лицо, и тотчас уронил их, потому что Боначеа спустил курок и винтовка снова икнула. Боначеа рукой вытер губы и сунул винтовку в чехол. Как только они выбрались на дорогу, шофер заметил их и, пока они бежали к машине, выплюнул изо рта окурок сигары и включил мотор.
Первые городские такси попались им навстречу в пригороде Альмандарес, и Марк велел шоферу остановиться возле телефона-автомата.
— Отвези этого человека в аэропорт, — сказал он. — На внутренние линии. Он вошел в будку и набрал номер Спины.
— Я подумал, что вы, наверное, ждете моего звонка.
— Как все прошло? — спросил Спина.
— Нормально.
— Уверен, что все получилось как надо?
— Более или менее уверен. Я не задержался проверить, но оттуда, где я был, это выглядело отлично.
— Все обошлось, так сказать, гладко? Ты понимаешь, о чем я спрашиваю?
— Не так гладко, как хотелось бы. Было небольшое осложнение.
— Жаль. Есть основания для беспокойства?
— Нет. Могло обойтись и без этого, вот и все.
— Что с этим нашим человеком?
— Улетает. Вечерним рейсом.
— Обратно, откуда прибыл, в уют и уединение его личных апартаментов? Ну и страна, а? Ну и страна! А женщина?
— Если все будет так, как мы надеемся, она сможет завтра отправиться а путь.
— Возможна задержка, — сказал Спина. — Для соблюдения формальностей ей могут задать несколько вопросов. Да, задержка возможна. Ты будешь при ней?
— Придется, наверное, — ответил Марк. — На всякий случай, для страховки.
— Что ж, разумно. Послушай, на этом этапе очень важно вести себя правильно. Сам понимаешь. Что она скажет сейчас, значения не имеет, потому что никто ее слушать не будет и асе легко уладить. Важно, что она будет говорить потом. Меня это не касается. Я забочусь о тебе. Ты можешь попасть в беду.
— Спасибо за предупреждение. Я приму меры.
— Да уж постарайся. Дай ей понять, что если ее заставят говорить, то пусть язык не распускает. Слушай, ты сумеешь сюда зайти, прежде чем улетишь?
— Трудно сказать. Хотелось бы, но посмотрим, как пойдут дела. Наверное, я в ближайшие часы буду очень занят.
— Что ж, если не увидимся, счастливого тебе пути и навести меня, когда снова будешь в Гаване. У нас здесь большой бизнес, а будет еще больше, поэтому, надеюсь, ты сюда вернешься.
— Хотелось бы.
— Передай привет нашим, дома. Скажи, я бы с удовольствием приехал повидаться, да не могу, они знают.
Он добрался до «Севильи» на такси. Никто ему не звонил. Он пошел в бар и впервые в жизни заказал двойное виски. Потом поднялся к себе в номер, разделся, закрыл ставни и лег. Он лежал, недоумевая, почему он себя так чувствует, пытаясь отделаться от непонятного беспокойства, от раздражающей тревоги, которые испытывал первый раз в жизни и в которых любой другой человек немедленно распознал бы угрызения совести. Марк всю жизнь был конформистом, удовлетворялся тем, что твердо придерживался правил, согласно которым держал ответ только перед своим кланом. Сейчас он впервые нарушил собственный моральный кодекс. Он вспомнил, что даже Спина был потрясен предложением ликвидировать Кобболда в присутствии женщины.
Когда зазвонил телефон, Марк хотел было не отвечать. В конце концов он поднял трубку, зная, что звонит Линда.
— Я в больнице Мирафлорес. Произошла жуткая вещь.
Молчание. Может, линия в неисправности, а может, ей трудно говорить.
— Я тебя не слышу, — сказал он. — В чем дело? Говори. Что случилось?
— Эндрю тяжело ранен. В него стреляли, и, по-моему, он умирает. Приехала полиция, а я не понимаю, что они говорят. Он лежит, ему ничего не делают, даже не пытаются помочь.
— Его смотрел доктор?
— Он вошел, взглянул на него и ушел. Какой ужас! Его бросили умирать.
— Я сейчас приеду, — сказал Марк.
Больница Мирафлорес находилась в другом конце города, и, пока Марк одевался, ловил такси и ехал, прошло более получаса. Он нашел Линду в приемном покое. Над покрытым простыней телом бормотала молитвы монахиня. Калека в грязном больничном халате выметал из комнаты окурки сигарет и окровавленные куски ваты.
