осмелившийся хотя бы косвенно упомянуть о прелюбодеянии, высмеивать сухой закон или неуважительно отзываться о деятельности христианских сект и лиц духовного звания, должен был привлекаться к уголовной ответственности.
Законопроект всякий раз проваливался, но с каждой сессией получал все больше голосов…
Мистер Норт был немногословный и сухощавый джентльмен. Преподобный доктор Гентри понравился ему своей энергией, прямотой и деловым рвением, и новые друзья целыми днями вышагивали вдвоем по палубе или сидели и беседовали где придется, только не в курительной комнате, где глупцы одурманивают свой мозг пивом. Норт дал Элмеру возможность увидеть скрытые пружины нового и великого мира организованной борьбы с безнравственностью; запросто рассказывал о человеческих черточках лидеров этого мира — руководителей Лиги трезвости, Союза дня господня, Общества охраны порядка, Методистского комитета трезвости и Общественной морали — этих современных Иоаннов-Крестителей, вооруженных картотеками.
Он пригласил Элмера читать лекции от имени «Напапа».
— Нам нужны такие люди, как вы, доктор Гентри, — говорил мистер Норт, — люди с твердыми нравственными устоями и в то же время достаточно сильные физически, чтобы являть собою наглядный пример для несчастного заблудшего молодого поколения нашего страшного, отравленного алкоголем века, — пример того, что нравственность не менее, но более мужественна, чем безнравственность. А потом, я полагаю, и вашим прихожанам будет приятно, если их пастора время от времени будут приглашать в такие города, как Нью-Йорк и Чикаго, выступать на собраниях.
— О, я не ищу популярности! Я просто готов сделать все, что в моих силах, чтобы помочь нанести удар силам зла! — ответил Элмер. — Я буду счастлив сотрудничать с вами.
— Вы могли бы четвертого октября выступить в Детройтском отделении ХАМЛ?
— Видите ли, четвертое октября — день рождения моей жены, и у нас это всегда своего рода торжество… У нас, знаете, семейство старозаветное, мы домоседы и очень гордимся этим… Но Клео, конечно же, не допустит, чтобы хоть что-то помешало моим трудам во славу царства божия.
Вот так-то, хоть с запозданием, Элмер пришел к великой идее, которой суждено было коренным образом повернуть весь ход его жизни и снискать ему вечную и немеркнущую славу.
Ни захудалый артиллерийский лейтенантик и писака корсиканец Бонапарт, впервые подумавший о том, что может стать повелителем Европы; ни Дарвин, впервые увидевший перед собой неясные очертания эволюционной теории; ни Паоло, понявший, что единственный светоч жизни во всей вселенной — Франческа; ни Ньютон, размышляющий об упавшем яблоке; ни Павел из Тарса[200], внезапно догадавшийся, что учение маленькой еврейской секты может стать новой религией для объятых сомнениями греков и римлян; ни Китс, начинающий писать «Канун св. Агнесы»[201], — никто из этих людей, вознесенных Великой Идеей от посредственности к гениальности, не достоин такого внимания, как Элмер Гентри из канзасского Парижа в ту минуту, когда он постиг цель, предначертанную для него небесным провидением.
Он расхаживал по палубе, вернее только его тело: душа его парила среди звезд. Да, он ходил по палубе в одиночестве, и была поздняя ночь, и когда он ясно увидел эту цель пред собой, он сжал кулаки — ему хотелось кричать на весь мир!
Он сольет воедино все организации, созданные в защиту нравственности в Америке, а там, быть может, и во всем мире, он будет главою этого объединения, сверхпрезидентом Соединенных Штатов, а когда-нибудь — диктатором мира!
Слить их всех воедино. Лигу трезвости, Женский христианский союз в защиту сухого закона — все прочие организации по борьбе с пьянством, «Напап» и все прочие общества по борьбе с пороком, доблестно добивающиеся установления цензуры над безнравственными романами, картинами, кинофильмами и драматическими произведениями. Лигу за запрещение табачных изделий. Ассоциации, добивающиеся законов, направленных против эволюционной теории. Ассоциации, ведущие самоотверженную борьбу против воскресного бейсбола, воскресного кино, воскресной игры в гольф, воскресной езды в автомобилях и прочих мерзостей, оскверняющих день господень, а также сокращающих число прихожан и сумму пожертвований. Братства борьбы с католицизмом. Общества, храбро требующие, чтобы упоминание имени господа всуе и непечатная брань карались законом. И все, все другие.
Всех — воедино. Они преследуют одну и ту же цель: привести жизнь в соответствие с общими идеалами основных ветвей христианской протестантской церкви. Разобщенные, они сравнительно слабы; объединившись, будут представлять тридцатимиллионную армию протестантов. Они станут располагать такими средствами и такими людьми, что уж не будут вынуждены заигрывать с конгрессом и органами местной власти, чтобы проводить законы в защиту нравственности. Они будут спокойно объявлять свою волю народным представителям — и получать все, чего пожелают.
И главою этой объединенной организации, некоронованным королем, человеком, к которому спешит по первому зову сам президент, к какой бы политической партии он ни принадлежал, — этим человеком, пожалуй, наиболее могущественной фигурой в истории — будет не кто иной, как американский чудо-витязь Элмер Гентри! Даже сам Наполеон, сам Александр Македонский не могли диктовать целому народу, как ему одеваться, что есть и пить, что говорить и думать. А он, Элмер Гентри, сможет и будет!
—
— …И вот я стою, — рассказывал Элмер с кафедры Уэллспрингской церкви, — стою на Рю де ла Пэ в Париже, до краев полный сознанием огромной исторической ценности этих древних, исторических строений, и вдруг подходит ко мне какой-то человек, судя по всему, француз. Должен вам сказать, что для меня, разумеется, всякий соотечественник Жанны д'Арк и маршала Фоша[202] — мой друг, и когда этот человек сказал мне:
«Брат, хотите ныне вечером славно провести время?» — я ответил, хотя, по совести говоря, он мне сразу не слишком понравился по виду.
«Брат, — говорю ему я. — Это целиком зависит от того, что именно, по-вашему, значит „славно провести время“».
Говорил он, кстати, по-английски.
«Как — что! — говорит. — Ну, скажем, я бы мог повести вас в такие места, где можно встретить много хорошеньких девочек и хватить рюмочку доброго коньяку».
Мне оставалось только рассмеяться. Пожалуй, больше всего мне было просто жаль его. Я положил ему руку на плечо и сказал:
«Брат, боюсь, что не смогу пойти с вами! Дело в том, что я уже и сам наметил, как славно провести сегодня вечерок».
«Да ну? — удивился он. — И что ж это вы собираетесь делать?»
«А вот что, — ответил я. — Я возвращусь к себе в отель, пообедаю вместе с моей дорогой женой, а после, — говорю я ему, — после я намерен заняться тем, что едва ли показалось бы интересным вам и что я лично считаю великолепным времяпрепровождением! Я прочту вслух несколько глав из библии, помолюсь и лягу спать! А теперь, — говорю, — даю вам ровно три секунды, чтобы унести отсюда ноги; если же, по истечении этого срока, вы еще не скроетесь с глаз моих, то молиться сегодня на ночь мне придется о вашей
