— Не знаю, — улыбнулся он. — Я не вправе идти на крайние средства, пока не уверен, что другого выхода нет. Иначе мы стали бы, как они — делали бы все, что угодно, думая, что когда-то кому-то это принесет какую-то пользу.
— Кому же повредит, если я буду здесь? — удивилась Джейн.
Хозяин не ответил прямо.
— Наверное, вам нужно уйти, — сказал он. — Во всяком случае, сейчас. Скоро вы увидите мужа. Попробуйте еще раз вырвать его из ГНИИЛИ.
— Как же я смогу? — спросила Джейн. — Что я ему скажу? Он только посмеется. Он не поверит всему этому, про опасность, нависшую над человеческим родом. — И сразу добавила: — Вы думаете, я хитрю? Нет, скажите, хитрю я?
— Ничуть, — произнес он. — А говорить ему ничего не надо. Ни обо мне, ни о ком-нибудь из нас. Наша жизнь — в ваших руках. Просто попробуйте убедить его. Вы же все-таки его жена.
— Марк никогда меня не слушает, — вздохнула Джейн. Они оба думали так друг о друге.
— Может быть, — сказал хозяин, — вы никогда толком не просили. Разве вам не хочется спасти его, как и себя?
Этого вопроса Джейн не слышала. Теперь, когда остаться было нельзя, она совсем упала духом.
Не внемля внутреннему комментатору, который уже не раз вмешивался в беседу, показывая ей в новом свете ее слова и поступки, она быстро заговорила:
— Не прогоняйте меня. Дома я все время одна, я вижу страшные сны. Мы с Марком вообще редко бываем вместе. Мне очень плохо. Ему все равно, здесь я или нет. Он бы только посмеялся. Зачем портить мне всю жизнь из-за того, что он связался с мерзавцами? Неужели вы думаете, что замужняя женщина не принадлежит самой себе?
— А сейчас вам плохо? — спросил хозяин, и Джейн ответила было «да», но вдруг увидела правду. Не думая о том, что подумает о ней он, она сказала:
— Нет, — и только потом прибавила: — Но мне будет хуже, чем раньше, если я вернусь домой.
— Будет?
— Не знаю. Нет, не будет. — Она ощущала лишь мир и радость, ей было так удобно в кресле, цвета так сияли, комната была так красива. Вдруг она подумала: «Сейчас это кончится, сейчас он позовет ее и меня прогонят». Ей казалось, что вся ее жизнь зависит от того, что она скажет.
— Неужели это нужно? — начала она. — Я смотрю на брак иначе. Я не понимаю, почему все зависит от мужа… он ведь не разбирается в таких делах.
— Дитя мое, — произнес хозяин, — речь идет не о том, как вы или я смотрим на брак, а о том, как смотрят на него мои повелители.
— Мне говорили, что они старомодны…
— Это была шутка. Они не старомодны, хотя очень и очень стары.
— А им неважно, как мы с Марком понимаем брак?
— Да, неважно, — подтвердил хозяин со странной улыбкой. — Они вас не спросят.
— Им все равно, удался наш брак или нет? Люблю ли я мужа?
Собственно, Джейн хотела спросить не это, во всяком случае — не так жалобно; и она прибавила, сердясь на себя и пугаясь его: — Наверное, вы скажете, что я не должна была вам это говорить.
— Дитя мое, — объяснял ей он, — вы говорите мне это с тех самых пор, как мы упомянули вашего мужа.
— Так что ж, это неважно? — снова спросила она.
— Мне кажется, — отвечал он, — это зависит от того, как он утратил вашу любовь.
Джейн молчала. Правды она сказать не могла, да и сама ее не знала, но в душе ее вдруг возник стыд за себя и жалость к мужу.
— Виноват не только он, — проговорила она. — Наверное, нам не надо было жениться.
Теперь не отвечал хозяин.
— Что бы вы… что бы эти ваши повелители сказали мне? — спросила Джейн.
— Вы действительно хотите знать? — в свою очередь переспросил хозяин.
— Очень хочу.
— Они сказали бы так: «многие грешат против послушания, ибо любят мало, а вы утратили любовь, греша против послушания».
Раньше она рассердилась бы или рассмеялась, но сейчас слово «послушание» окутало ее, как странный, опасный, соблазнительный запах. Однако, Марк тут был ни при чем.
— Прекратите! — негромко крикнул хозяин.
Она растерянно посмотрела на него. Запах постепенно улетучился.
— Так вы говорили, дитя мое?.. — продолжил он, как ни в чем не бывало.
— Я говорила, что любовь — это равенство, свободный союз…
— Ах, равенство! — подхватил хозяин. — Мы как-нибудь об этом поговорим. Конечно, все мы, падшие люди, должны быть равно ограждены от себялюбия собратьев. Точно так же все мы вынуждены прикрывать наготу, но наше тело ждет того славного дня, когда ему не нужна будет одежда. Равенство — еще не самое главное.
— А я думала, самое, — уперлась Джейн. — Ведь люди, в сущности, равны.
— Вы ошибаетесь, — серьезно произнес он. — Именно по сути своей они не равны. Они равны перед законом, и это хорошо. Равенство охраняет их, но не создает. Это — лекарство, а не пища.
— Но ведь в браке…
— Никакого равенства нет, — пояснил хозяин. — Когда люди друг в друга влюблены, они о нем и не думают. Не думают и потом. Что общего у брака со свободным союзом? Те, кто вместе радуются чему-то, или страдают от чего-то — союзники; те, кто радуются друг другу и страдают друг от друга — нет. Разве вы не знаете, как стыдлива дружба? Друг не любуется своим другом, ему было бы стыдно.
— А я думала… — начала было Джейн и остановилась.
— Знаю, — сказал хозяин. — Вы не виноваты. Вас не предупредили. Никто никогда не говорил вам, что послушание и смирение необходимы в супружеской любви. Именно в ней нет равенства. Что же до вас, идите домой. Можете к нам вернуться. А пока поговорите с мужем, а я поговорю с теми, кому подвластен.
— Когда же они к вам придут?
— Они приходят, когда хотят. Но мы с вами слишком торжественно беседуем. Лучше я покажу вам умилительную и смешную сторону послушания. Вы не боитесь мышей?
— Кого? — удивилась Джейн.
— Мышей.
— Нет, — растерянно ответила она.
Он позвонил в колокольчик, и почти сразу явилась Айви Мэггс.
— Принесите мне завтрак, пожалуйста, — сказал он. — Вас покормят внизу, дитя мое, и посущественней. Но можете посмотреть, как я ем. Я покажу вам одну из радостей нашего дома.
Айви Мэггс вернулась с подносом, на котором были бокал, маленькая бутылка и хлебец. Поставив поднос на столик у тахты, она ушла.
— Видите, — показал хозяин. — Но это очень вкусно, — и он отломил себе хлеба, налил вина и смахнул крошки на пол. Теперь сидите тихо, Джейн.
Он вынул из кармана серебряный свисток и извлек из него тихий звук. Джейн сидела не шевелясь, пока комната наполнялась весомым молчанием; потом она услышала шорох и увидела, что три толстые мыши прокладывают путь сквозь ворс ковра. Когда они подошли ближе, она различила блеск их глазок и даже трепетанье носиков. Хотя она сказала, что не боится мышей, ей стало неприятно, и она с трудом заставила себя сидеть все так же тихо. Именно поэтому она и увидела мышь, как она есть — не какое-то мельканье, а маленького зверька, похожего на крохотного кенгуру, с нежными ручками и прозрачными ушками. Все три сидели на задних лапах, бесшумно подбирая крошки, а когда съели, что могли, хозяин свистнул снова, и они, взмахнув хвостами, юркнули за ящик для угля.
— Вот, — сказал хозяин, весело глядя на Джейн («нет, как же я могла подумать, что он старый!..»). — Все очень просто: людям надо убирать крошки, мыши рады убрать их. Тут и ссориться не из-за чего. Видите
