еще один. Коссер, дико озираясь, вскочил и выбежал, свалив при этом стул.
Уизер ничего не понимал, ибо слышал свою вполне связную речь. Аудитория же слышала: «Дэди и лентльмены, все мы обнимаем… э-э… что нашего унижаемого рукоблудителя отразила… э-э… аспазия… троизошло трисворбное троисшествие. Как это ни граматично, я умерен, что…»
Визжащая от хохота женщина вскочила, бросив соседу: «Вудвулу!» Это дикое слово и не менее дикое ее лицо привели соседа в бешенство. Он встал, чтобы ей помочь, с той злобной вежливостью, которая в наше время заменяет оплеуху. Она закричала, споткнулась и упала на ковер. Другой ее сосед увидел это, взглянул на лицо первого и кинулся на него. Вскочило человек пять; все орали. Какие-то молодые люди стали пробираться к двери. «Хилые кости!..» — воззвал Уизер. Он часто одним властным окриком усмирял аудиторию.
Но его не услышали. Человек двадцать пытались заговорить одновременно. Каждый из них понимал, что самое время образумить всех удачно найденным словом, и многоголосый бред наполнил комнату. Из людей, имеющих вес, молчал только Фрост. Он что-то написал на бумажке, свернул ее и отдал слуге.
Когда записка попала к мисс Хардкастл, шум стоял страшный. Марку это напоминало большой ресторан в чужой стране. Мисс Хардкастл стала читать: «Ловите позицию! Прочно! Прост.»
Фея знала и до того, что сильно пьяна. Пила же она не без цели — позже ей надо было спуститься к себе, вниз. Там была новая жертва, как раз в ее духе — такая безответная куколка. В предвкушении удовольствия Фея речей не слушала, а шум ее даже возбуждал. Из записки она поняла, что Фрост от нее чего-то хочет. Она встала, пошла к двери, заперла ее и положила ключ в карман. Возвращаясь к столу, она заметила, что ни странного незнакомца, ни священника-баска уже нет. Во главе стола боролись Джайлс и Уизер. Она направилась к ним.
Добралась она не скоро, ибо комната больше всего напоминала метро в часы пик. Каждый пытался навести порядок и, чтобы его поняли, орал все громче и громче. Фея заорала и сама. Она и дралась немало, пока дошла до места.
Тогда раздался оглушительный треск, а затем, наконец, воцарилась тишина. Марк увидел сперва, что Джайлс убит, и только потом, что в руке у Феи револьвер. Снова поднялся гвалт. По-видимому, все хотели прорваться к убийце, но только мешали друг другу. Она, тем временем, стреляла без остановки. Позже, всю жизнь, Марк лучше всего помнил этот запах — запах выстрелов, крови и вина.
Вдруг крики слились в единый вопль. Что-то мелькнуло между двумя длинными столами и исчезло под одним из них. Почти никто не видел ничего, кроме быстрой, огненно-черной полоски; но и те, кто видел, не могли объяснить, ибо кричали невесть что. Марк понял и сам. Это был тигр.
Впервые за этот вечер все заметили, сколько в комнате закоулков и закутков. Тигр мог быть где угодно. Он мог быть в глубокой нише любого окна. В углу стояла большая ширма…
Не следует думать, что все потеряли голову. Кто-то к кому-то взывал, кто-то шептал ближайшему соседу, пытаясь показать, как выйти из комнаты или спрятаться самим, или выгнать зверя из засады, чтобы его застрелили. Но никто никого не понимал. Мало кто видел, что Фея заперла дверь, и многие стремились к выходу, безжалостно прокладывая себе путь. Некоторые знали, что эта дверь заперта, и яростно искали другую. В середине залы обе волны встречались, что-то орали и начинали драться, увеличивая плотный клубок мычащих и пыхтящих тел.
Человек пять отлетело в сторону и, падая на пол, увлекло за собой скатерть со всей едой и посудой. Из груды битого стекла и фарфора выскочил тигр, так быстро, что Марк увидал только разинутую пасть и огненные глаза. Раздался выстрел — последний. Тигр снова исчез из виду. На полу, под ногами дерущихся, лежала какая-то окровавленная туша.
Оттуда, где он стоял, Марк увидел перевернутое лицо. Оно дергалось довольно долго, и лишь когда оно затихло, он узнал мисс Хардкастл.
Вблизи послышался рев, Марк обернулся, но увидел не тигра, а серую овчарку. Вела она себя странно — бежала вдоль стола, поджав хвост. Какая-то женщина обернулась, открыла рот, но овчарка кинулась на нее и мигом перегрызла ей горло. «Ай-ай», — заверещал Филострато и прыгнул на стол. На полу мелькнула огромная змея.
Творилось что-то невообразимое. Что ни миг, появлялось новое животное, и лишь один звук вселял хоть какую-то надежду: дверь взламывали снаружи. В дверь эту въехал бы маленький поезд, ибо зала была в версальском стиле. Наконец, несколько филенок поддались. От треска их стремившиеся к выходу вконец обезумели. Обезумели и звери. Огромная горилла прыгнула на стол, перед тем самым местом, где недавно сидел Джайлс, и принялась бить себя в грудь.
Дверь рухнула. За ней было темно. Из мрака выполз серый шланг. Он повис в воздухе, потом спокойно сбил остатки дверных створок. Марк увидел, как он обвился вокруг Стила (а может, кого другого, все стали на себя непохожи) и поднял его высоко в воздух.
Так слон постоял немного — человек отчаянно извивался — бросил жертву на пол и раздавил ногой. Затем он вскинул голову, вознес кверху хобот, издал немыслимый рев и величаво пошел по зале, давя людей, еду, как деревенская девушка давит виноград. Глазки его глядели загадочно, уши стояли, и Марк ощутил что-то большее, чем страх. Спокойная царственность слона, беспечность, с какой он убивал, сокрушали душу, как сокрушали кости и плоть тяжелые ноги. Вот он, царь мирозданья, — подумал Марк, и больше не думал ничего.
Когда м-р Бультитьюд пришел в себя, было темно и пахло чем-то незнакомым.
Он не удивился и не огорчился. К тайнам он привык. Заглянуть там, дома, в дальнюю комнату было для него так же интересно и страшновато. К тому же, пахло тут неплохо. Он унюхал поблизости еду и, что еще приятней, медведицу. Были здесь и другие звери, но это его не трогало. Он решил пойти к еде и к медведице; и только тогда он открыл, что с трех сторон — стены, с четвертой — решетка. Открытие это и смутная тоска по людям ввергли его в уныние. Его охватила печаль, ведомая лишь зверю — безутешная, непроглядная, которую не умеряют и проблески разума.
Однако совсем неподалеку примерно так же томился и человек. Мистер Мэггс горевал, как горюют лишь простые люди. Человек образованный облегчил бы душу размышлениями. Он стал бы думать, как же это такая гуманная с виду идея — лечить, а не наказывать — лишает тебя на самом деле и прав, и даже мало- мальски точного срока. Но м-р Мэггс думал об одном: сегодня, в это самое время, он мог бы пить дома чай (уж Айви да приготовила что-нибудь вкусное!), а вот как обернулось… Сидел он тихо. Раз в две минуты по его щеке сползала большая слеза. Ему хотелось курить.
Обоих освободил Мерлин. Зал он покинул, как только заработало проклятье Вавилонской башни. Никто не заметил его ухода, лишь Уизер услышал ликующий возглас:
«Кто слово Божье презрит, утратит и слово человеческое!»
Больше никто не видел ни «переводчика», ни бродяги. Мерлин отправился к узникам и зверям. М-ру Мэггсу он сунул записку: «Дорогой Том! Я надеюсь, что ты здоров. Хозяин у нас очень хороший. Он говорит, чтобы ты шел сразу сюда, в усадьбу, в деревню Сент-Энн. Через город не ходи ни за что. Выйди на шоссе, тебя подвезут. У нас все хорошо. Целую тебя. Твоя Айви.» Прочих пленников он пустил идти, куда хотят. Бродяга забежал на кухню, набил как следует карманы и ушел на волю. Путь его мне установить не удалось.
Всех зверей, кроме осла, исчезнувшего вместе с бродягой, Мерлин послал в залу. М-ра Бультитьюда он немного задержал. Тот узнал его, хоть от него и пахло не так сладостно. Мерлин положил руку ему на голову, прошептал что-то на ухо, и темное сознание преисполнилось восторга, словно предвкушая запретную и забытую радость. Медведь потопал за волшебником по темным переходам, думая о солоноватом тепле, приятном хрусте и увлекательных субстанциях, которые можно лакать, лизать и грызть.
Марк почувствовал, что его трясут; потом в лицо плеснула холодная вода. Живых людей в зале не было. Свет заливал мешанину крови и еды. Обломки драгоценной посуды лежали рядом с трупами; и те, и другие казались от этого еще гнуснее. Над ним склонился баскский священник.
«Встань, несчастный», — сказал он, помогая Марку подняться. Голова болела, из руки текла кровь, но вообще он был цел. Баск налил ему вина в серебряный кубок, но он в ужасе отшатнулся. Тогда незнакомец дал ему записку: «Твоя жена ждет тебя в усадьбе, в Сент-Энн. Приезжай скорей. К Эджстоу не приближайся. Деннистоун.» Он взглянул на незнакомца, и лицо его показалось ему ужасным. Но Мерлин серьезно и властно встретил его взгляд, положил ему руку на плечо и повел к двери. Они спустились по
