время войны он работал на английскую корону, было известно только представителям властей. Непосвященные же видели лишь то, как Аласдер ходил в самые злачные места, общался с самым отребьем — словом, вел себя так, словно задался целью заработать как можно более скандальную репутацию. То, что ему приходилось делать это, «охотясь» на Скалби, тоже, разумеется, было неизвестно широкой публике. Чем ближе Аласдер подходил к дому, тем темнее и пустыннее становилось вокруг. Район, в котором он жил, считался одним из лучших, но этой репутацией был обязан, помимо прочего, еще и некоторой отдаленности от центральных проспектов с их суетливым шумом и слишком яркими огнями. Здесь же ночью, как правило, царила строгая тишина, а единственным освещением были фонари, висевшие над входом каждого дома. Проходя мимо будки пожилого колотушечника, нанятого охранять ночной покой жителей, Аласдер заметил, что старик, преспокойно манкируя своими обязанностями, дремлет на стуле, чувствуя себя, очевидно, не менее комфортно, чем его подопечные в своих богатых постелях. Аласдер прибавил шаг, размышляя, сколько же времени должно пройти, прежде чем Скалби соизволят пригласить Кейт к себе в гости, и собираются ли они это делать вообще. Несомненно, они уже давно знали, что Аласдер встречается с Кейт, но догадываются ли они об истинной причине этой странной дружбы? И знают ли, что ему известно о них? Аласдер зашагал еще быстрее. Даже если Скалби считают, что его знакомство с Кейт не имеет к ним никакого отношения, что он просто ухаживает за ней как за невестой, вряд ли они безумно рады тому, что с их семьей хочет породниться человек, которому слишком много про них известно. В любом случае им было бы выгоднее «выйти» на нее и попытаться разузнать как можно больше… Аласдер вдруг похолодел от внезапно пришедшей ему в голову мысли: а вдруг его враги попытаются как-нибудь использовать Кейт против него? Вдруг они причинят ей какой-нибудь вред? Нет, этого не должно быть! Он сделает все, чтобы этого не случилось! Все, что ему нужно, — это чтобы Скалби пригласили ее в гости, прийти вместе с ней и, удалив девушку под каким-нибудь предлогом из комнаты, нанести наконец свой смертельный удар. Но что-то они не торопятся ее приглашать… Как бы ему спровоцировать их на это? Может, изобразить какой-нибудь скандал — так, чтобы Кейт на самом деле это не затронуло, но сплетни о них пошли бы… Забрать ее из дома на вечер, а вернуть лишь под утро? Поцеловать при всех? Аласдер улыбнулся — заманчиво все-таки сочетать приятное с полезным… Каким это было бы искушением — дотронуться до ее непокорных кудряшек, притянуть к себе, почувствовать, как дрожит и замирает от страсти ее восхитительное юное тело, и целовать, целовать до умопомрачения… Услышав за спиной какой-то шум, Аласдер резко обернулся, но было уже слишком поздно. …Из-за того, что он обернулся, удар пришелся по виску, а не по затылку, и он не упал, а лишь зашатался. Новый удар, от которого загудело в голове, помутилось перед глазами. Но Аласдер все же сумел, собрав все силы, двинуть нападавшему в зубы. Удар был таким сильным, что обеспечил бы Аласдеру победу… если бы нападавший был один. Несмотря на кровавую пелену, застилавшую глаза, он заметил, что нападавших было двое. Боль в разбитом виске была так велика, что он даже не почувствовал укола ножа, вошедшего между ребрами. Не успел его противник вынуть окровавленное лезвие, как пальцы Аласдера сжались железными тисками на его запястье. Нож выпал из разжавшихся пальцев. Напарник нападавшего рванулся на помощь товарищу, но уже в следующее мгновение нож оказался в руке Аласдера, а еще через мгновение — в груди его противника. Упав на мостовую и сцепившись в клубок, словно два дерущихся хищника, они покатились по ней, продолжая борьбу.
Глава 12
Аласдер с трудом разлепил глаза, но взгляд по-прежнему застилала пелена. Все тело ломило, словно у наркомана, пространство и время казались разорванными на какие-то куски. Где он, что с ним, кто его мучители? Он шел по улице, набросился на кого-то с ножом… нет, это на него набросились…
Напрягая ускользающее сознание, Аласдер попытался вслушаться в доносившиеся, словно из иного мира, голоса.
— Он очнулся? — спросил один.
— Кажется, да, — отвечал другой.
Господи, это же просто сон — снова кошмарный сон! Нужно только проснуться, и…
Нет, он не спит. Боль, раскалывающая голову, пронзающая все тело, не проходит, а лишь нарастает с каждым мгновением — это значит, что он приходит в себя, иначе бы ничего не чувствовал… И голоса ему не мерещатся — его мучители здесь, наяву, перед ним, увидеть бы только, кто они…
— Похоже, он приходит в себя! — На плечо Аласдера легла холодная рука.
Реакция была инстинктивной. Сжав кулак, он резко выбросил руку вперед, и удар пришелся по чьей-то челюсти. Не ожидая такой атаки, человек полетел на пол, и Аласдер, истощив все силы в одном ударе, но удовлетворенный, что победил врага, снова откинулся на подушки.
— Господи! — проворчал Ли, поднимаясь с пола. — Что такое ты ему дал?
— Сначала просто бренди, — отвечал другой, — затем морфий, но, похоже, я переборщил с дозой…
Аласдер, медленно прозревая, вглядывался в человека, склонившегося над ним.
— Ли, это ты? Я не брежу? Где я?
— Тебя ущипнуть? — усмехнулся тот. — Нет, Аласдер, не бредишь. — Ли потрогал свой подбородок. — Ну ты мне и врезал, старик, я уж думал, челюсть сломал, — нет, слава Богу, кажется, все в порядке… Прекрати драться, здесь нет твоих врагов. Ты у себя дома, в постели, это, — он кивнул на сидевшего рядом, — врач…
— Что со мной было? — дико озираясь вокруг, спросил Аласдер.
— Как мне рассказывал колотушечник, он прибежал на шум, спугнул нападавших — точнее, одного, второго ты уже успел прикончить…
— Кто они такие? Что им было надо?
— Понятия не имею. Мы постараемся выяснить.
— Что со мной? — спросил Аласдер, чувствуя, как снова начинает отключаться.
— Удар по голове и ножевое ранение в грудь. Расслабься, спи, мы о тебе позаботимся.
Аласдер кивнул, снова проваливаясь в черную бездну без времени и пространства.
— Но это абсурдно! — Кейт возбужденно ходила по комнате взад и вперед.
Забившись в кресло, Сибил не без опаски наблюдала за кузиной. Кейт явно была вне себя, хотя без криков и истерик, которые устраивали в подобных ситуациях ее, Сибил, сестры. Кейт была мрачнее тучи и разговаривала резкими, отрывистыми фразами. Такой Сибил ее еще ни разу не видела.
— Он болен, ранен, — говорила Кейт, — может быть, не дай Бог, уже умер! Прошло два дня, как это случилось, а от него никаких вестей! Мы с ним сегодня собирались в оперу, но какая уж тут опера! Все, что я получила, — это записка с извинениями, да и та написана не его почерком… И мне не позволяют его навестить? Если бы это случилось в нашем городе, я бы просто пошла, никого не спрашивая, и все бы восприняли это вполне нормально…
— Но ты не в своем городе. Мама говорит, он не может тебя принять — он еще пока не встает с постели…
— Пусть принимает меня в постели — это извинительно, если человек нездоров.
— Подумай, Кейт, речь идет о холостом мужчине, и к тому же имеющем весьма скандальную репутацию. Ты, кстати, не одна, кто хотел пойти, — Генриетта и Фрэнсис собирались с тобой: вдруг у него в гостях какие-нибудь друзья, и они с ними познакомятся… Но мама права, Кейт, — если ты пойдешь к нему, то все подумают… как бы это сказать… что ваша дружба более интимна, чем на самом деле. Если бы ты хотя бы была замужем… Если бы твоя мама была здесь с тобой, она бы, пожалуй, пошла с тобой. Ты не можешь пойти к нему одна!
— Если кто-то настолько сексуально озабочен, чтобы думать то, что ему хочется, то переубеждать таких людей все равно бесполезно. Для людей же с неизвращенными понятиями мой визит к больному другу, напротив, должен поднять мою репутацию. Да к черту репутацию — я должна знать, что с ним! Насколько мне известно, на него напали двое, изранили, бросили умирать… — Кейт поежилась. — Я думала, здесь, в Лондоне, такого не случается — столица как-никак, к тому же весьма престижный квартал… Нет, я должна навестить его!
— Кейт, подумай, ты разрушишь не только свою репутацию, на нашей семье это тоже отразится… Мама тебя убьет, если только сестры не сделают этого раньше…
— Никто не узнает, что я ходила. Я переоденусь. Лицо Сибил, за минуту до того мрачнее тучи, вдруг просияло.
