калитку не заклинило. Снаружи, на тротуаре, он в нерешительности остановился. Внизу, на дороге, он увидел какую-то фигуру, которая приближалась к нему размеренным прогулочным шагом, и сразу понял, что это дочь Туре — Эрика. И он закричал, чтобы она остановилась.
Она устала, просто смертельно устала. Эрика Фальк выключила компьютер и пошла на кухню, чтобы налить себе еще кофе. Она чувствовала себя зажатой со всех сторон: издательство давило на нее, желая получить рукопись книги в августе, а она едва начала ее писать. Книга о Сельме Лагерлёф должна была стать ее пятой — лучшей — биографической книгой о шведских женщинах-писательницах, но Эрика не находила в себе ни малейшего вдохновения и совершенно не хотела писать. Прошло уже больше месяца со дня смерти ее родителей, но чувство утраты все еще терзало ее, будто это произошло вчера. Разобраться в доме родителей оказалось совсем не так просто, и на это требовалось больше времени, чем она надеялась. Все пробуждало воспоминания. Упаковка каждой коробки занимала у Эрики по нескольку часов, потому что любая вещь вызывала из памяти картинки из жизни, которая временами казалась очень и очень близкой, а иногда — более чем далекой. Но что поделаешь! За квартиру в Стокгольме было заплачено вперед, так что Эрика вполне могла позволить себе жить здесь, в родительском доме во Фьельбаке, и писать. Дом стоял не очень далеко от Сельвика, вокруг было изумительно красиво и спокойно.
Эрика сидела на веранде и смотрела в море на шхеры. От этой картины у нее всегда захватывало дух: каждое время года, сменяясь, привносило свои красочные декорации в этот живописный спектакль; и сегодня днем она любовалась солнечным сиянием, которое каскадами света заливало лед, покрывавший воду толстыми пластами. Ее отцу такой день наверняка бы понравился.
У Эрики перехватило дыхание, воздух в доме показался спертым настолько, что ей стало трудно дышать, и она решила пойти прогуляться. Термометр показывал минус пятнадцать градусов, и она утеплилась, как только могла. Однако едва она вышла за дверь, ее тут же охватил холод, но она пошла довольно быстро и скоро согрелась.
На улице было умиротворяюще спокойно и безлюдно. В тишине Эрика слышала только собственное дыхание. Контраст с летними месяцами просто поражал: летом в поселке бурлила жизнь, поэтому в это время Эрика старалась держаться от Фьельбаки подальше. Прекрасно понимая, что само существование поселка зависит от туристов, она тем не менее никак не могла избавиться от ощущения, что каждое лето во Фьельбаку вторгаются захватчики, и это ужасно напоминало ей нашествие саранчи. Многоголовый монстр медленно, год за годом заглатывал старый рыбацкий поселок, скупая дома, в первую очередь возле моря, а на остальные девять месяцев в году Фьельбака превращалась в поселок-призрак. Столетиями источником существования для Фьельбаки была ловля рыбы. Неласковая природа и постоянная борьба за выживание, когда все зависело от того, будет селедка мигрировать в прибрежных водах или нет, закаляли характер и без того сильных людей. Но во Фьельбаке было очень красиво и живописно, и сюда потянулись туристы с тугими кошельками. В то же время рыболовство пришло в упадок и потеряло свое значение как единственный источник существования. Эрика видела, как год от года местные жители кланяются все ниже и ниже. Молодежь уезжала из Фьельбаки, а старики вспоминали минувшие времена; да и она сама была одной из многих, кто захотел уехать.
Она продолжала идти по дороге, повернула налево к холму, поднимавшемуся к школе Хокебакен. Когда Эрика была уже почти у самой вершины, она вдруг услышала, что Эйлерт Берг кричит ей что-то, что именно — она не смогла разобрать. Он махал руками и быстро шел к ней.
— Она там мертвая.
Эйлерт едва мог дышать: он делал короткие неглубокие вдохи, которые со свистящим звуком вырывались у него из груди.
— Да успокойся же ты, Эйлерт! Что вообще случилось?
— Она лежит мертвая — там внутри.
Эйлерт показал на большой небесно-голубой деревянный дом довольно далеко от них, на вершине холма, и при этом вопросительно посмотрел на Эрику.
Эрика не сразу поняла, что он сказал, — прошло какое-то время, — но когда уловила смысл, то бегом бросилась наверх, и вскоре они уже с трудом пробирались через запущенный сад к двери. Эйлерт оставил дверь открытой. Эрика осторожно переступила через порог, не очень понимая, чего ей следует ждать и что она может увидеть. По какой-то причине Эрика ни о чем не спрашивала Эйлерта.
Эйлерт шел следом за ней, очень осторожно, потом молча махнул рукой в сторону ванной комнаты на первом этаже. Эрика не пошла туда сразу же. Она повернулась и с немым вопросом посмотрела на бледное лицо Эйлерта. Он сказал срывающимся голосом:
— Там внутри.
Много воды утекло с тех пор, как Эрика заходила в этот дом последний раз. Когда-то она хорошо его знала и прекрасно помнила, где ванная. Внезапно ее пробрал холод, хотя она и была тепло одета. Дверь открывалась вовнутрь; Эрика толкнула ее и медленно вошла. Она не очень хорошо понимала, чего ей, собственно, ожидать после маловразумительных объяснений Эйлерта, и поэтому оказалась совершенно не готовой к виду крови. Ванная комната была полностью выложена белым кафелем, и поэтому впечатление от увиденного казалось намного сильнее. И на какую-то секунду, прежде чем она поняла, что там в ванне — действительно человек, она подумала, что это красивый контраст.
Хотя тело женщины стало неестественного голубовато-белого цвета, Эрика сразу узнала ее. Это была Александра Вийкнер, в девичестве Карлгрен, дочь владельцев этого самого дома, в котором сейчас стояла Эрика. Когда-то в детстве они были лучшими подругами, но с тех пор словно прошла целая вечность. Теперь женщина в ванне казалась совсем чужой.
Мертвые глаза были умиротворенно закрыты, но губы стали отчетливо синего цвета. Все покрывал толстый слой льда, который скрывал нижнюю часть тела полностью. Правая рука свисала с бортика; пальцы касались лужи застывшей на полу крови. На краю ванны лежало бритвенное лезвие. Другая рука ниже подмышки полностью вмерзла в лед. Из ледяного пласта еще виднелись колени. Длинные светлые волосы Алекс, казалось, светились, как солнечные лучи, но эти лучи застыли и превратились в сосульки. Эрика долго стояла и смотрела на Александру. Ее затрясло от холода и от ощущения безысходного одиночества, которое олицетворяла собой эта жуткая картина. Эрика медленно попятилась и вышла.
Все, что происходило потом, она воспринимала не очень ясно, словно сквозь туман. Она позвонила дежурному врачу из неотложки по мобильному телефону, и они ждали вместе с Эйлертом, когда подъедет «скорая помощь». Эрика снова оказалась в состоянии шокового оцепенения, как в тот день, когда узнала о смерти своих родителей, и как только она наконец оказалась дома, тут же налила себе хорошую порцию коньяка — может быть, это было не то, что прописал бы доктор, но, по крайней мере, после коньяка у нее перестали трястись руки.
Увиденное заставило Эрику обернуться назад, вернуться в детство. С тех пор прошло больше двадцати трех лет. За это время многие люди появлялись в жизни Эрики или исчезали из нее, но Александра всегда оставалась с ней, в самом ее сердце. Тогда они были всего лишь детьми, повзрослев — стали чужими друг другу. Но тем не менее Эрика с трудом могла смириться с мыслью о том, что Александра совершила самоубийство, хотя картина, которую она увидела в ванной, не оставляла практически никаких сомнений. Та Александра, которую знала Эрика, была одним из самых жизнерадостных и уравновешенных людей в ее жизни. Красивая, уверенная в себе, с походкой, которая заставляла мужчин оборачиваться и смотреть ей вслед. По слухам, которые доходили до Эрики, и как, собственно, она всегда и думала, жизнь была щедра к Александре: она владела картинной галереей в Гётеборге и вышла замуж за мужчину, который был не только красив, но и преуспевал в делах. Они жили на Сере в доме, который больше походил на старинную барскую усадьбу, но что-то все же, очевидно, в ее жизни было не так.
Эрика почувствовала, как ее одолевают мрачные мысли, и, чтобы развеяться, набрала номер своей сестры.
— Ты спишь?
— Ты что, шутишь? Из-за Адриана я с трех часов на ногах, а когда он наконец угомонился где-то в районе шести, проснулась Эмма и захотела играть.
— А что, разве Лукас не мог бы подняться сам хоть разок?
На другом конце линии воцарилось ледяное молчание, и Эрика прикусила язык.
— У него сегодня очень важная встреча, ему надо быть отдохнувшим. Кроме того, у Лукаса как раз
