комнаты на краешке углового дивана и промокала глаза платком. У нее за спиной стоял Карл-Эрик, опустив одну руку ей на плечо. В другой руке у него была тарелка с куском пирога и какими-то закусками. Хенрик с профессиональным мастерством кружил по комнате. Он переходил от одной группы к другой, пожимал руки, кивал в ответ на выражение соболезнований, говорил о том, что сейчас подадут кофе и торт, — образцовый хозяин с головы до ног. Как будто он присутствовал на очередной вечеринке, а не на поминках жены. Единственное, что выдавало его напряжение, было то, что перед тем, как подойти к очередной группе гостей, он делал передышку, несколько раз глубоко вздыхал и чуть-чуть медлил, словно собираясь с силами.
Единственным, кто казался здесь совершенно не к месту и не вписывался в общие рамки, была Джулия. Она сидела на веранде на подоконнике, согнув одну ногу в колене и подтянув ее к груди. Джулия отвернулась ото всех и не отрываясь смотрела вдаль. Когда кто-нибудь пытался подойти к ней и сказать несколько дружеских или сочувственных слов, то быстро ретировался. Она игнорировала все попытки заговорить с ней и продолжала смотреть наружу в бескрайнюю белизну зимнего моря.
Эрика почувствовала легкое прикосновение к руке, непроизвольно вздрогнула, и немного кофе выплеснулось на блюдце.
— Извини, я не хотела напугать тебя. — Франсин улыбнулась.
— Да нет, я не испугалась. Я просто задумалась.
— О ком? О Джулии? — Франсин кивком указала на фигуру в окне. — Я видела, как ты рассматриваешь ее.
— Да, должна признаться, она меня интересует. Она так разительно отличается от остальных членов семьи. Я никак не могу сообразить: то ли она горюет об Алекс, то ли ее гложет что-то другое, о чем мы не имеем ни малейшего понятия.
— Насколько я знаю, никто никогда не понимал Джулию. Гадкий утенок, который рос между двумя красотками. Всегда всеми отверженная и игнорируемая. И не то чтобы с ней плохо обращались, она была просто нелюбима. Алекс, к примеру, ни разу не упомянула о ней за все то время, что мы жили во Франции. Я очень удивилась, когда приехала в Швецию и обнаружила, что у Александры есть младшая сестра. Она о тебе говорила больше, чем о Джулии. У вас, наверное, были совершенно особенные отношения?
— На самом деле я не знаю. Мы были детьми и, как иногда бывает в детстве, считали, что будем вечно близки, как кровные сестры, никогда не расстанемся и все такое прочее. Но если бы Александра не уехала, наверное, с нами произошло бы то же самое, что бывает с другими девочками, когда они вырастают и становятся подростками. Я не знаю, отбивали ли бы мы друг у друга парней, но обязательно скоро бы выяснилось, что у нас разные вкусы, мы одеваемся по-разному, да и вообще стоим на разных ступеньках социальной лестницы. И рано или поздно мы бы предпочли друг другу иных друзей, которых сочли бы более подходящими для себя или которые бы считали нас подходящими для них. Но конечно, Александра сильно повлияла и на мою взрослую жизнь. Я никогда не могла избавиться от чувства, что меня бросили. Я все время задавала себе вопрос: что я сделала не так, в чем ошиблась? Она просто уходила все дальше, а потом в один прекрасный день ушла совсем. Когда мы снова встретились взрослыми, она казалась мне чужой. Довольно примечательно, но у меня такое чувство, словно я пытаюсь познакомиться с ней опять.
Эрика подумала о страницах книги, которые собрались уже в довольно высокую стопку у нее дома. Но это все еще были только наброски: чужие мнения и умозаключения, перемешанные с ее собственными мыслями и воспоминаниями. Она не представляла, как ей выстроить и оформить материал. Она знала только одно — что обязана это сделать. Инстинкт подсказывал ей, что у нее есть шанс написать что-то настоящее, но где проходит граница между ее потребностями как писателя и ее личной привязанностью к Алекс — об этом она не имела ни малейшего понятия. Любопытство, которое необходимо для того, чтобы писать, настойчиво толкало Эрику на поиски разгадки тайны смерти Алекс и одновременно все больше и больше превращало эту тайну во что-то личное. Эрика могла сделать выбор и оставить в покое Алекс и ее судьбу, повернуться спиной ко всему этому скорбящему клану и заняться собой и своими делами. А вместо этого она стояла в комнате, наполненной едва знакомыми ей людьми.
Одна мысль поразила ее: она едва не забыла о картине в гардеробе Александры. Сейчас она внезапно вспомнила, почему теплые краски, которые так льстили нагому телу Александры на холсте, тогда бросились ей в глаза. Она повернулась к Франсин:
— Ты знаешь, когда я встречалась с тобой в галерее, там была одна картина, возле самой двери, — большое полотно с необыкновенно теплыми цветами: желтый, красный, оранжевый…
— Да, я понимаю, о чем ты говоришь. А в чем дело? Не похоже, что ты собираешься вкладывать деньги в живопись.
— Нет, я просто хотела спросить, кто ее нарисовал.
— Да, это довольно грустная история. Художника зовут Андерс Нильссон. Он вообще-то родом отсюда, из Фьельбаки. Его открыла Алекс. Он потрясающе талантливый. Но, к сожалению, он еще и законченный алкоголик. И это не может не сказываться на его способностях как художника. Сегодня не достаточно просто прийти, оставить свои картины в галерее и надеяться на удачу. Ты просто обязан быть не только художником, но и толковым дельцом, чтобы продавать себя, показываться на выставках, вернисажах, создавать и поддерживать в глазах окружающих образ человека искусства. Андерс Нильссон — спившийся человек, у которого даже на мебель денег нет. Мы продаем время от времени его картины знатокам, которые понимают толк в искусстве и ценят талант, но звездой на небосводе живописи Андерс никогда не будет. Положа руку на сердце, я считаю, что его потенциал раскроется, когда Андерс упьется до смерти. Люди в большинстве своем много лучше принимают мертвых художников.
Эрика с удивлением посмотрела на изящное существо перед ней. Франсин перехватила ее взгляд и продолжила:
— Я не хотела показаться настолько циничной. Я просто никак не могу смириться с тем, что человек, которому дан такой талант, топит его в бутылке. Трагедия — это мягко сказано. Ему повезло, что Александра наткнулась на его картины, в противном случае единственными ценителями его живописи была бы фьельбакская пьянь. А я сильно сомневаюсь, что они в состоянии понять нюансы искусства.
Кусочек головоломки встал на место, но Эрика ни сном ни духом не ведала, как он сочетается с остальным узором. Почему портрет Алекс ню, написанный Андерсом Нильссоном, оказался спрятанным в гардеробе? Самое простое объяснение — что портрет задуман как подарок Хенрику или, может быть, ее любовнику или просто Алекс заказана портрет художнику, чьим талантом восхищалась. Но тем не менее что-то здесь казалось неправильным, что-то явно не состыковывалось. В лице Алекс на портрете проступала какая-то греховная сексуальность. На картине вольно или невольно запечатлелись отношения, она явно не предназначалась для чужих глаз и была написана не чужим. Что-то связывало Алекс и Андерса. Хотя, с другой стороны, Эрика понимала, что она совершенно не разбирается в искусстве и ее ощущения могут быть сплошным заблуждением.
Какой-то шепоток пробежал по комнате. Он начался в группе, которая стояла у самого входа, и распространился дальше. Все взгляды устремились к двери. Во внезапно наступившей тишине появился неожиданный гость. Когда Нелли Лоренс показалась в дверях, гости затаили дыхание. Эрика подумала о заметке, которую нашла в спальне Алекс, и почувствовала, как все на первый взгляд не связанные между собой факты закрутились у нее в голове, пытаясь сложиться в систему.
Своего рода возрождение Фьельбаки началось в пятидесятых годах и было связано с консервной фабрикой Лоренса, на которой работала почти половина трудоспособного населения. В маленьком поселке Лоренсы были чем-то вроде королевской семьи. Во Фьельбаке не было никакой светской жизни, и поэтому Лоренсы стали классом сами в себе. И с высот своего превосходства из огромной виллы на вершине холма они взирали на Фьельбаку сверху вниз.
Фабрику открыл в 1952 году Фабиан Лоренс. Он происходил из семьи потомственных рыбаков и, как заведено, должен был пойти по стопам отца. Но рыболовство все больше приходило в упадок, а молодой Фабиан оказался и достаточно честолюбив, и достаточно смышлен для того, чтобы не довольствоваться прозябанием и скудным куском хлеба, как его отец.
Когда Фабиан начинал свое консервное дело, у него не было ничего, кроме собственных рук и головы. А когда он умер в конце семидесятых, то оставил жене Нелли процветающее предприятие и весьма
