сестру, но ваш мобильник не отвечал.
— Я забыл его зарядить. Батарейка села сразу после того, как я выехал, а я этого не заметил.
— В котором часу вы выехали из амбулатории на встречу с любовницей?
Последнее слово подействовало на Никласа как удар хлыста по лицу, но он не стал возражать, а только взъерошил пальцами волосы и устало сказал:
— Кажется, это было сразу после половины десятого. С восьми до девяти у меня был час телефонных консультаций, затем я немного поработал с бумагами, на это ушло около получаса. Так что, думаю, это было между девятью тридцатью и девятью сорока.
— А мы дозвонились до вас без нескольких минут час. Вы в это время вернулись в амбулаторию?
Патрик старался говорить спокойным голосом, но невольно представлял себе Никласа в постели с любовницей в то время, когда его дочь мертвая плавала в море. Как ни посмотри на поступок Никласа Клинги, картина получалась некрасивая.
— Да, именно так. С часу у меня начинался прием пациентов, поэтому я вернулся примерно без десяти час.
— Вам понятно, что для подтверждения ваших слов нам придется поговорить с Жанеттой?
В ответ Никлас покорно кивнул и еще раз повторил свою просьбу:
— Постарайтесь не вмешивать в это Шарлотту, это может ее окончательно сломать.
«Что же ты раньше об этом не вспомнил?» — подумал Патрик, но не стал говорить вслух. Наверное, Никлас и сам не раз успел об этом подумать в последние дни.
~~~
Времена, когда работа доставляла ему радость, остались так далеко в прошлом, что вспоминались теперь как давнишний счастливый сон. Нескончаемый тяжелый труд убил в нем последние остатки энтузиазма, и Андерс продолжал лишь механически выполнять работу, которую необходимо было сделать. Их с Агнес потребности никогда не совпадали. Денег ей тоже никогда не хватало, в отличие от других жен каменотесов, которым порой приходилось кормить на эти же средства целую ораву детей. Сколько бы он ни заработал, у нее все вытекало, как вода сквозь пальцы, и зачастую ему приходилось голодным уходить из дома, потому что не оставалось денег на еду. Но Андерс все равно приносил жене получку до последнего гроша, что было не в обычаях среди рабочих семей. Главным развлечением каменотесов являлся покер: игра занимала все вечера и выходные дни, и дело часто кончалось тем, что игрок с унылой физиономией и пустыми карманами возвращался домой, где его встречала давно смирившаяся с этой бедой жена, лицо которой от молчаливого горя избороздили ранние морщины.
Теперь и Андерсу пришлось познакомиться с этим чувством молчаливого горя. Жизнь с Агнес, меньше года назад казавшаяся прекрасной мечтой, обернулась для него наказанием за несовершенное преступление. Единственная вина Андерса заключалась в том, что он любил ее и дал ей ребенка, но судьба покарала его так, словно он совершил смертный грех. Он даже не решался радоваться будущему рождению малыша. Беременность проходила не без осложнений, а сейчас, когда Агнес находилась уже на сносях, все стало еще хуже. В течение всего срока она жаловалась на судороги и боли, которые одолевали ее то в одном, то в другом месте, и отказывалась выполнять каждодневную домашнюю работу. Из-за этого ему, ежедневно с утра до вечера надрывавшемуся в каменоломне, приходилось брать на себя еще и те обязанности, которые должна нести жена. Это было само по себе нелегко, а он вдобавок еще и знал: другие каменотесы над ним либо смеются, либо жалеют, видя, что ему приходится делать всю бабскую работу. Но как правило, он так изматывался, что ему уже было не до разговоров за спиной.
Несмотря ни на что, он с надеждой ждал рождения ребенка. Может быть, материнская любовь заставит Агнес изменить взгляд на себя как на пуп земли. Младенец требует к себе большого внимания, и этот опыт может оказать полезное влияние на женщину. Андерс по-прежнему отказывался верить, что их семейная жизнь никогда не наладится. Сам он привык серьезно относиться к своим обещаниям и считал, что, заключив законный союз, они не вправе его разрушать, как бы трудно им ни пришлось.
Конечно же, он видел, как живут другие женщины в бараке, как они трудятся не покладая рук и никогда не жалуются, и понимал, что судьба обошлась с ним несправедливо. Но в то же время сознавал, что, если сказать по совести, виновата не судьба: он сам поставил себя в такое положение, а значит, у него нет права жаловаться.
Еле волоча ноги, он брел по узкой тропинке домой. Нынешний день прошел для него так же монотонно, как и все прочие: он вытесывал камни для мостовой, и теперь у него болело плечо, ныла мышца, которую он перетрудил, так как целый день на нее ложилась основная нагрузка. Живот подвело от голода. Утром в доме не нашлось ничего съестного, чтобы взять с собой на работу, и если бы Андерса не пожалел сосед из комнаты напротив, Янссон, поделившийся бутербродами, ему пришлось бы целый день проработать не евши. Нет, подумал он, с нынешнего дня надо кончать с прежним порядком и больше не отдавать жене всю получку. Придется взять на себя еще и закупку продуктов, как и прочие ее обязанности. Сам он как- нибудь и пережил бы без еды, но не собирался морить голодом своего ребенка, а потому пора было изменить положение вещей.
Прежде чем открыть тонкую деревянную дверь и войти в квартиру к жене, он немного постоял на крыльце и перевел дух.
~~~
Через стеклянную перегородку перед стойкой дежурного Аннике было хорошо видно всех входящих и уходящих посетителей. Но сегодня день выдался спокойный. Только Мельберг еще сидел у себя в кабинете, и никто не являлся в участок по каким-нибудь неотложным делам. Зато для нее в этот день работы нашлось по горло. Газетная публикация вызвала большой отклик в виде телефонных звонков, хотя пока еще рано было судить, насколько они будут способствовать продвижению следствия. Впрочем, не ее дело это решать. Она только записывала все получаемые сведения, включая имя и телефон информатора: эти записи предназначались на просмотр руководителю следствия, в данном случае Патрику. Ему предстояло стать счастливым получателем целого потока сплетен и необоснованных обвинений, к чему, как она знала по опыту, в основном сводится подобная информация.
Расследуемое сейчас дело вызвало больше звонков, чем обычно. Все, что касается детей, как правило, вызывает у публики бурю эмоций, и тем более если речь идет об убийстве. В целом из телефонных обращений, которые принимала Анника, вырисовывалась довольно неприглядная картина массового сознания среднестатистического жителя Швеции. Прежде всего становилось ясно, что в провинции далеко не так прочно, как в больших городах, укоренилось терпимое отношение к гомосексуалистам. Анника получила множество сигналов о подозрительных субъектах, причем в качестве единственного основания для такого обвинения служила доказанная или лишь предполагаемая принадлежность данного лица к сексуальным меньшинствам. В большинстве случаев выдвигаемые аргументы выглядели смехотворно наивными. Достаточно было иметь необычную профессию, чтобы о человеке сообщили в полицию как об одном «из этих самых, извращенцев». По провинциальной логике, только поэтому его уже можно было обвинить в любых грехах. Так, Анника приняла множество звонков по поводу местного парикмахера, продавца цветочного магазина, некоего учителя, за которым, как оказалось, числилось непростительное пристрастие к розовым рубашкам, и в качестве самого подозрительного фигурировал мужчина, работающий воспитателем детского сада.
Но очередной звонок оказался иного сорта. Женщина на другом конце провода пожелала остаться неизвестной, но факт, о котором она сообщила, представлял несомненный интерес. Анника сосредоточилась и слово в слово зафиксировала все сказанное. Эту запись надо будет положить поверх остального. У нее
