замолчал.
— Иногда что?
Закери не ответил. Он стоял перед мольбертом, находящимся в центре комнаты, и смотрел на холст. Руки Закери были сжаты в карманах голубых джинсов. Луиза наблюдала за ним, думая о той непонятной силе, которая влекла ее к нему.
Помолчав, она подошла ближе.
— Вы уже рисуете? — поинтересовалась она, поворачиваясь к холсту.
— Я не хочу, чтобы кто-нибудь это видел! — злобно выкрикнул он, пытаясь своими широкими плечами заслонить от нее картину, но слишком поздно: она успела разглядеть то, что там было изображено.
Картина не была еще закончена, но на ней уже было все: деревья, живая изгородь, сумрачное небо с месяцем, а на переднем плане вспышка белого — женская фигура в летящем белом платье, ее черные волосы рассыпались по плечам, а голова была немного повернута в сторону.
Луиза сразу поняла, что это изображение женщины, которую Закери видел в саду тем вечером. Все детали, о которых он рассказывал, совпадали. Ревность обострила ее чувства, она заметила все это с первого взгляда. Картина обладала удивительной магической силой: полумрак, девушка в платье словно из эфира, месяц, выглядывающий из-за серебристых листьев, и окна, просматривающиеся где-то вдали. Она интриговала, заставляла поверить, что за картиной скрывается какая-то тайна.
Затем глаза Луизы остановились на лице девушки и… расширились от удивления.
Это было ее собственное лицо.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Позже, на работе, Луиза не могла забыть этот момент. Она была так потрясена увиденным, что даже не нашла в себе сил попросить Закери объяснить — она просто повернулась и уставилась на него широко открытыми глазами.
Лицо Закери в этот момент по цвету походило на спелый помидор.
— Я не могу отчетливо вспомнить ее лицо, — смущенно бросил он. — Я отлично помню, какое впечатление она произвела на меня; когда мечтаю о ней, отчетливо вижу ее лицо; но когда я делал предварительные наброски, мне пришлось оставить для лица место и не рисовать его сразу. Но и позже мне не удавалось перенести этот образ на бумагу. Я даже подумывал о том, чтобы вообще не рисовать лицо — это было бы довольно интересно, интригующе. Некоторые художники сознательно прибегают к таким уловкам, чтобы привлечь внимание любителей искусства. Но я не могу играть с моими почитателями в такие игры. А пока я решал, что же мне все-таки делать, то обнаружил, что машинально рисую глаза, нос, рот… Когда же я отступил назад посмотреть, что получилось, то это оказались вы. Лицо отлично вписалось, — пожал он плечами, — поэтому я решил перенести его и на холст.
Он смотрел на картину, его губы были сжаты. Луиза наблюдала за ним, мечтая узнать, о чем он в данный момент думает.
Искоса взглянув на нее, Закери поинтересовался:
— Вы возражаете?
Она молча покачала головой. Возражает? Ее сердце билось так сильно, что его биение причиняло ей боль. Но что это могло значить? Почему, изображая девушку своей мечты, он вставил ее, Луизы, лицо?
Его голос посуровел:
— Может быть, теперь вы понимаете, почему я не могу уяснить себе до конца свое отношение к вам. Не только вы меня загоняете в угол, я сам попал туда. Раньше я ловил себя на том, что держу вас в объятиях; теперь, когда пытаюсь нарисовать ее лицо, я рисую вас. Словно два образа смешались у меня в голове, но я никак не могу понять, из-за чего это произошло! Что, черт возьми, случилось с моей головой?
Луиза, к сожалению, тоже не могла ответить на этот вопрос. Размышляя об этом уже в больнице, она ходила по палате взад-вперед. Она обдумывала возможность разговора с каким-нибудь психиатром. Но они не смогут ничего ей посоветовать без детального обследования, она и сама понимала, что это непрофессионально. Они скажут, что необходим личный осмотр Закери, наблюдение за ним в течение определенного периода. Она же сильно подозревала, что он не согласится подвергаться очередному обследованию. За последний год его осматривало слишком много врачей, это с одной стороны, а с другой — она помнила, как он всегда иронизировал над всеми попытками специалистов его вылечить. У него было свое твердое мнение по этому поводу, как, собственно, и по другим тоже.
На следующий день она поехала к Закери, чтобы доставить его в зал суда.
— Вы рано, — удивился Закери, открывая ей дверь. Сам он показался ей каким-то непохожим на себя, каким-то слишком официальным в темном костюме, красно-белой рубашке в полоску и каштановом шелковом галстуке. Он ей гораздо больше нравился в своих старых голубых джинсах и облегающем белом свитере.
— Парковка рядом со зданием суда не очень большая, — объяснила Луиза, — поэтому я подумала, что мне придется забросить вас, а самой еще поискать где-нибудь место.
Он пристально посмотрел на нее.
— Понятно. И, конечно, вы не очень-то жаждете, чтобы вас видели вместе со мной входящей в здание суда.
Она покраснела и попыталась сменить тему:
— Не забудьте пристегнуться.
Проигнорировав ее напоминание, он отвернулся и начал рассматривать себя в боковое зеркальце, крепко сжав губы.
— Я догадываюсь, люди будут таращиться на меня, когда я войду. Может, мне надеть мешок на голову?
В его голосе звучало такое напряжение, что Луиза невольно вздрогнула, как будто он ударил ее.
— Не надо так говорить, у вас всего лишь несколько шрамов…
— Несколько? — Он с яростью взглянул на свое отражение.
— Может, некоторые и будут таращиться, мягко произнесла она, — но только вначале; они быстро привыкнут к тому, как вы выглядите.
Закери медленно повернулся к ней.
— Вы так говорите потому, что привыкли видеть людей со страшными ожогами.
— Нет, — настаивала она. — Я говорю так потому, что уже давно наблюдаю, как пациенты и их семьи свыкаются с травмами такого рода. Человеческий мозг уникален: люди привыкают ко всяким повреждениям и ранам. Шрамы быстро становятся невидимыми, никто не замечает их больше хотя бы потому, что готовы к ним, они ожидают их увидеть. У каждого из нас есть внешний облик, по которому люди отличают друг друга. И любой шрам может стать частью этого внешнего облика. Таращиться могут только незнакомые.
— Сегодня я войду в комнату, которая будет набита незнакомыми! — выпалил Закери. Луиза обратила внимание, что руки Закери сжаты в кулаки. Она ласково взяла их в свои руки: сначала один, потом второй — и палец за пальцем разогнула их.
— Расслабьтесь! Ведь, если вы их не знаете, зачем волноваться из-за того, что они подумают? Просто войдите в зал суда с высоко поднятой головой, а если люди будут таращиться, пускай! — Она отпустила обе его руки и откинулась на сиденье. Покраснев и опустив глаза, она все-таки произнесла то, о чем думала: — И потом, вы же должны были уже привыкнуть, что все на вас смотрят. Вы такой привлекательный мужчина…
Он ухмыльнулся.
— Знаю я, какой я привлекательный: Дане чуть плохо не стало, когда она меня увидела!
— Ах, она!.. — Луиза уже успела забыть о ней. Она ни разу ее не видела, но была уверена, что экс- подруга Закери ей не понравится. — А кого волнует, что думает Дана?
Неожиданно он рассмеялся.
