отвезти в магазин и обменять, если вы предпочитаете другие духи.
Она вытащила пробку из флакона и, прикрыв глаза, вдохнула запах.
— Мм, божественно. — Она улыбнулась, сияя карими глазами. — У меня никогда еще не было французских духов. Для меня это слишком дорого. Спасибо вам, изумительно!
— И шарф для вас тоже есть, — признался он. — Для вас я выбрал розовый. Я же говорил, что воображение у меня небогатое. — Тут его глаза остановились на огненно-рыжих волосах. Может быть, надо было подарить розовый матери, а зеленый — Пейшенс?
— Какой роскошный цвет! Вы умница, Джеймс. Как вы догадались? Я обожаю розовый, но никогда не решалась носить. Считается, что к рыжим волосам не идет розовое, поэтому мне никогда его не покупали, а сама я редко позволяю себе такие красивые вещи. — Она неуверенно посмотрела на свое зелено-синее платье. — Как вы думаете, можно надеть его с этим платьем?
Эмми испустила завистливый вздох.
— Конечно, можно. Будет словно розовые лепестки на зеленом стебле. Как здорово!
Пейшенс дважды обвила шею шарфом и спустила концы за спину.
— Как я выгляжу, Эм?
— Здорово!
— Честно?
— Хочешь, сердце перекрещу? Пусть говорят что угодно; а мне нравится розовое к рыжим волосам.
— Мне тоже.
Они смотрели друг на друга через стол — сестры в полном смысле этого слова, ребенок и юная женщина, объединенные серьезным обсуждением одной из очень важных в их жизни вещей.
Пейшенс посмотрела на Джеймса.
— А вы как думаете?
— Выглядите чудесно, — сказал он и испугался, что голос выдаст чувства, всякий раз возникающие в нем при взгляде на этот большой, теплый, зовущий розовый рот.
Под его взглядом губы изогнулись в улыбке, и Джеймс смотрел на нее, как смотрят на восход солнца, вспоминая вкус этих мягких губ.
— Мы когда-нибудь будем есть? — проворчал Том.
— Да, я умираю с голоду, — не менее сварливо поддержал Джо.
— Можете произнести молитву, Джо, — озорно улыбнувшись, предложила Пейшенс.
— Я? С чего это я? Ты должна, это твой день рождения. Или Рут. — Судя по выражению лица, Джо был настроен воинственно и не собирался сдаваться.
Рут Ормонд произнесла молитву, прежде чем Пейшенс успела вступить в спор, и все придвинули тарелки, наполненные крошечными треугольными тартинками с огурцами, помидорами и ломтиками сыра.
— Тоже мне сандвич! Раз укусишь, и нет его, — бубнил Джо, засовывая в рот по три штуки зараз.
— Это только закуска, мы еще не принесли основные блюда. — Обиженная Лавиния поспешила на кухню.
Она принесла горячие масленые лепешки и булочки — по две на каждого. Правда, Том съел три, но Эмми осилила только одну, так что обошлось.
А еда продолжала прибывать: пирожки с мясом, яйца по-шотландски — в колбасном фарше, обвалянном в сухариках и зажаренном на сковороде. Были, конечно, и сладости: красное и оранжевое желе, банановое бланманже и клубничные бисквиты со взбитыми сливками, шоколадные палочки и пирожные. Под конец праздника зажгли свечи на большом именинном пироге, на котором Лавиния розовым кремом написала: «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ». Пейшенс и Рут Ормонд вместе задули свечи, и все спели «Happy Birthday».
Вкладом Эмми были голубой марципановый кролик и желтый марципановый же банан на пироге.
— Который из них для меня? — спросила мать Джеймса.
— Банан очень хороший, — неискренне посоветовала Эмми.
— Да, я бы тоже предпочел банан, — поддержал Джеймс, которому синий кролик казался не слишком съедобным.
Эмми просияла, и Рут взяла банан.
— Мм, объедение!
— Я больше не могу, наелась, — сказала Пейшенс. — Кролик твой, Эмми.
Улыбнувшись еще шире, Эмми съела кролика под яростные нападки братьев.
— Ты же знаешь, что Пейшенс ненавидит марципаны! — возмущался Тоби. Но Эмми не обращала внимания. Жмурясь от удовольствия, она доедала кроличье ухо.
— А я очень люблю, — поспешила заверить Рут Ормонд.
После чая были игры: «Прицепи ослику хвост» и «Передай посылку». В последней Джо бессовестно жульничал и получил-таки содержимое посылки — коробку шоколада, но Лавиния и другие были глубоко возмущены.
Через несколько минут Рут Ормонд стала прощаться.
— Замечательный праздник. Я совершенно без сил! — сказала она сыну.
Джеймс заметил бледность под ее макияжем и нахмурился. Все-таки она очень слаба.
— Вы сможете подняться по лестнице?
Она кивнула, улыбнувшись, и вдруг поцеловала его в щеку.
— Спокойной ночи. Спасибо за подарки, Джеймс.
Пейшенс пошла с ней. Джеймс проводил их до холла и спросил:
— Могу я вызвать такси?
— Пожалуйста, — кивнула Пейшенс. Когда она вернулась, он спросил:
— Все хорошо? — и сам был удивлен искренности вопроса.
— Устала, но довольна. У нее был прекрасный день, и вершина его — ваш приезд. Она боялась, что вы не появитесь.
— Так чуть было и не вышло. — Он густо покраснел, старые боль и злость снова поднялись в нем. — В конце концов, почему я должен был приезжать? Чего она ждет? Она переступила через десятилетнего мальчишку, просто снялась и улетела с другим мужчиной, оставив меня с отцом, холодным как лед. Она же знала, что я буду несчастен с ним. Она лишила меня детства. Как она смеет теперь появляться двадцать лет спустя и просить, чтобы я забыл и простил?
Едва дождавшись, пока он закончит, Пейшенс сказала:
— Вы уже не маленький мальчик. Вы мужчина, и прошло столько долгих лет! Вы должны преодолеть прошлое. Бедная Рут очень одинока. Она стара, больна и нуждается в вас.
— Она лишилась права быть моей матерью много лет назад, это был ее выбор, а не мой.
— Дайте ей еще один шанс, Джеймс!
— Почему я должен это делать? — задыхался от боли Джеймс. — Какое право она имеет появляться в моей жизни столько лет спустя? Что она может требовать? — хрипло спрашивал он.
Почему Пейшенс так смотрит на него? Почему на ее выразительном лице читаются презрение, обвинение, холод?
— Действительно, очень глупо с ее стороны, — ледяным голосом произнесла Пейшенс. — Нельзя выжать воду из камня, нельзя добиться чувств от человека, который живет в холодильнике! Но Рут стара и боится смерти. Она цепляется за мечту. Мне жаль ее, и я не хочу причинять ей боль, не то посоветовала бы расстаться со своей мечтой, потому что у вас все равно недостанет доброты простить. Я думаю, в вас нет вообще ничего человеческого.
Ярость клокотала в груди Джеймса. Он тяжело дышал и не мог говорить. Руки сами собой сжались в кулаки, глаза застлали едкие слезы. Она не имеет права так говорить с ним. Значит, таково ее мнение? Он не человек? Он живет в холодильнике?
Справедливость вынуждала признать, что так оно и есть. Отец поселил его в холодильнике много лет назад. Однако с того дня, когда Пейшенс ворвалась в его кабинет, все в жизни переменилось. Но глупо было так увлечься девушкой, слишком молодой для него.
