довольно быстро дали клятву. Один, Абрадат, приезжавший в Парсагарды глашатаем, отказался, сказав, что обязан служить Астиагу, пока тот жив.
Кир его признал.
– Господин Абрадат, я обещал тебе, что этот самый Астиаг не будет рад встрече со мной. Так оно и вышло. – Он приказал своим воинам раздеть упрямого мидянина и запереть его в охотничьем парке с дикими зверями.
Абрадат тотчас же запротестовал, требуя не бросать его к диким зверям, а дать ему оружие, чтобы он мог умереть в честном бою в зале знати.
– Несколько лет назад я убедился, что эти звери не так опасны, – заверил его Кир и проследил, чтобы его распоряжение было исполнено. В душе он с уважением отнесся к бесстрашным словам глашатая. – Придет время, – сказал он остальным мидянам, – и я оценю верность этого мужа выше вашей.
Слушателям показалось, что Кир Ахеменид обладает беспощадной волей, трезвым и проницательным умом, как и основатель их земель Киаксар. В тот момент они добровольно склонились перед ним. По причине нерасторопности придворных, прежде чем последний из них поклялся в верности Киру и в зал была подана еда, прошла большая часть дня. К тому времени городские улицы гудели от слухов и вопросов. Однако вся власть, казалось, была сосредоточена в зале дворца; лишь персы-асваранцы, разъезжавшие по улицам, могли отвечать на эти вопросы.
После захода солнца, к некоторому удивлению Кира, в зал поспешно вошел Гарпаг со своими телохранителями. Повелитель войска оглядел собравшихся за чашами с вином, Кира, единолично восседавшего на троне, и лучников за его спиной. Затем Гарпаг устало вздохнул и раскинул руки; он подошел к помосту, поглядел по сторонам и быстро проговорил:
– Кир, как наездник ты лучше меня.
Кир согласился и ждал, что будет дальше.
Почесав растрепанную бороду, армянин погладил висевшую у него на шее золотую цепь с головой льва. Он выглядел постаревшим и утомленным.
– Это верно, – грубым голосом сказал он, – что больше всего я желал одного – поставить Астиага на колени. Я увидел, как он рыдает. В этом я был с тобой честен. Помни, что в своем шатре я однажды спас тебе жизнь. Теперь подумай, могу ли я тебе помочь как военачальник армии персов и мидян. Вот и все, что я хотел сказать.
Развязав цепь со своим знаком отличия, он положил ее на пол и пал ниц у ног Кира, произнеся громким голосом:
– Я, Гарпаг, повелитель Ани, повелитель индийского войска, отдаю свою жизнь и все свои владения в руки Кира, царя нашего.
Подняв его, Кир позволил ему встать позади трона и с тех пор всегда держал Гарпага при себе, хотя в течение трех лет не давал армянину никакой самостоятельной власти. Постарев и, возможно, став безразличным к политической власти, мудрый Гарпаг перенес на молодого Ахеменида всю привязанность, которую он испытывал к убитому сыну. Возможно, он дал собственным амбициям осуществиться в Кире. Он был выдающимся стратегом, а Кир показал себя выдающимся правителем.
У царицы Манданы на этот счет было свое мнение. Когда Кир проснулся в первое утро в Экбатане, он обнаружил неподвижных рабов, дожидавшихся его пробуждения, чтобы полить чистой водой его руки и голову. Выйдя на террасу помолиться восходящему солнцу, он увидел Мандану, дочь Навуходоносора, сидевшую среди своих служанок и евнухов. Хотя на ней была корона и покрывало, безжалостный дневной свет обнаружил румяна, скрывавшие морщины, свойственные среднему возрасту. По такому случаю Мандана выбрала наряд жены царя, а не блудницы, служившей Великой богине. Когда Кир закончил свою молитву, она повернула голову в его сторону:
– Ты изменился, сын мой. Мудрость светится в твоих глазах, а силой ты превзошел Мардука, победителя среди богов. Но я боюсь за тебя еще больше. Увы, ты потерял мой дар, хотя и сражался со Злом, как Мардук дрался с чудовищем Тиамат, создававшим жизнь лишь из темной силы Зла. – Приблизив лицо, она всмотрелась в него и вздохнула. – Более всего я боюсь, что Великая богиня обижена каким-то твоим поступком. Быть может, ты причинил вред какой-либо женщине, которую она оберегала. Род твоего проступка мне не открыт. Кир, сын мой, женщина – стареющая женщина, такая, как я теперь, – не рассуждает о воле незримых богов. Или ей дана способность проникать в суть вещей, недоступная мужчинам, или она не понимает ничего. Сейчас я не могу разглядеть, что начертано на дощечках твоей судьбы; я хочу лишь защитить тебя, как в тот раз, во время твоего безрассудного бунта в большом зале, и как вчера, когда придворные вельможи колебались, не зная, как к тебе отнестись.
Кир подумал, что Мандана совсем не выглядит опечаленной из-за потери мужа. Он обещал ей, что она сможет оставить за собой свои комнаты, слуг, личные ценности, и все будут оказывать ей должные почести, подобающие его приемной матери. По-видимому, ей было приятно это слышать, но она нахмурилась и снова вздохнула, гордо выпрямив стройное тело.
– Разумеется, я благодарна за такое содержание. Хотя память об Астиаге бродит по этим каменным комнатам, словно запах спаривающегося кабана. Да, он насыщал свое распухшее тело мясом со специями и утолял похоть телами рабынь, обученных лидийским удовольствиям. Он был соринкой у меня в глазу, комом в горле. Его смерть облегчила бы мне сердце. – Темные глаза халдейской принцессы над тонким покрывалом взывали к Киру. – Вот в Вавилоне мой отец Навуходоносор, находившийся под покровительством Набу, бога – писца табличек судеб, победившего даже Мардука, – мой отец однажды оказал великие почести невесте, принцессе Мидии, обладавшей толстым телом, но мягкими волосами и прекрасными зубами, как у всех ариек. Когда она горевала по родным горам, он построил ей сады на самой высокой крыше Вавилона, висячие сады, откуда она могла смотреть вниз на великий, многолюдный город, будто с вершин ее родных гор. Увы, Кир, разве я ниже ее? Мое сердце действительно томится по Вавилонии; уют того высокого сада успокоил бы печали старой женщины, все так же остающейся твоей матерью и защитницей.
В то утро, на первом заседании двора, Кир распорядился, чтобы Мандане оказывались почести в ее комнатах, но содержалась она в пределах Экбатаны. Писцы записали его слова, а чиновники, принимая записанный приказ, склонили головы. В мидийском дворце такая церемония сопровождала каждое действие. Когда мидяне обращались к Киру, они, прежде чем открыть рот, поднимали правую руку, как бы оберегая его от осквернения своим дыханием или, возможно, показывая, что у них нет припрятанного оружия. Такие обычаи просто приводили Кира в ярость, ведь он любил все делать быстро.
Когда он сел на лошадь, чтобы отправиться осматривать новый зиккурат, перед ним побежали трубачи, дуя в медные инструменты, писцы подхватили свои одежды и дощечки, пытаясь поспеть за ним, а у фасадов домов, оставляя свободный проезд по улицам, собрались желающие поглазеть на нового монарха.
Новая башня в самом деле была завершена; ее вершина сверкала чистым золотом. Когда Кир остановился и стал с любопытством ее изучать, группа землекопов бросилась на землю, за исключением одного человека с жуткими шрамами, крест-накрест покрывавшими его нагое тело. Опершись на кремневую лопату рядом с почти посаженным черенком дерева, он смотрел вверх на Кира, не обращая внимания на мух, роившихся вокруг язв на его плечах, оставленных ярмом. Кир узнал землекопа, хотя и сильно обезображенного.
– Маг, – позвал он и добавил:
– Вот и исполнилось твое пророчество.
Пленный работник покачал головой.
– Это было слово Заратустры. – Взглянув на сиявшую башню, он продолжал почти презрительно:
– Не много требуется мудрости, чтобы предсказать скорое завершение правления монарха, который стремится не исполнить собственное предназначение, а скопить богатство.
Услышав голос землекопа, к нему, подняв плеть, подбежал надсмотрщик, но Кир раздраженно махнул ему, чтобы удалился.
– Маг, когда-то ты приглашал меня разделить с тобой ужин. Теперь я прошу тебя присоединиться к компании моих друзей, чтобы обсудить неизвестные мне тайны.
Человек в шрамах погладил свою лопату и быстро ответил:
– Нет, Кир, я ищу совсем другое царство. Это не что иное, как вечная жизнь.
– Где ищешь?
Отмахнувшись от мух, вившихся у его глаз, маг сказал:
