– Но к западу только море.
Омар кивнул.
– Увы, выходит, наш поиск бесполезен.
– Нет, он близится к завершению. Ибо на земле существовало много городов в древние годы. В море затопило – лишь несколько.
Омар просматривал список астрономов, вычеркивая одно имя за другим. Наконец его перо сделало паузу.
– Остров Родос, – пробормотал он. – Гиппаркус Родосский установил положение тысячи звезд.
Губы старого математика задвигались беззвучно. По его тонким венам растекалась лихорадка, более горячая, чем жажда скупца или голод исследователя. Они были на грани обнаружения тайны науки, скрытой в течение девяти столетий.
– Да, – вскричал он, – и Птолемей записал ту тысячу и восемьдесят звезд Гиппаркуса в своем «Алмагесте»! Если бы только это было правдой… было бы правдой!
– Я уверен, что это так, – небрежно бросил Омар. – Теперь мы должны проверить эти таблицы для острова Родос, города Родос, в год 134-й до рождества Иисуса из Назарета.
– Позволь каждому из нас сделать это, работая обособленно. – Мей'мун опасался неудачи и все же стремился к своей доле славы от открытия.
Целых три дня они трудились, не тратя много времени на сон. Причем ученый из Багдада лишь изредка отрывал свои утомленные глаза от страниц, лежащих перед ним, в то время как Омар работал стремительно после долгих размышлений. Они и ели мало, лишь поздно вечером и утром, пока Омар не протянул свою здоровую руку и не рассмеялся:
– Хватит. Уже достаточно.
– Нет, еще немного, – возразил Мей'мун. Ему казалось, что он только приступил к решению задачи.
Но когда они сверили свои вычисления, он покраснел и издал странные гортанные звуки.
– Клянусь Каабой, водами Замзама[25], свершилось! Сам Авиценна объявил бы об этом, но он так никогда ни о чем и не подозревал. О ходжа Омар! – Он схватил Палаточника в свои объятия и прижался к нему. – Теперь мы имеем точные таблицы, ходжа Омар. Поскольку сам Птолемей использовал эти таблицы Гиппаркуса Родосского, мы тоже можем использовать их.
Мей'муну захотелось разъяснить важность открытия своим ученикам, испытать снова всю прелесть момента… даже посетить своих коллег по Академии в Нишапуре и посплетничать с ними по поводу этого открытия. Но на это Омар не согласился бы.
– Достопочтенные улемы утверждают, – объяснил он, – будто запрещено измерять время и будто нам помогает злой дух здесь, в «Обители звезд». Как бы они там заговорили, узнай, что мы использовали таблицы неверного грека? Ждите, пока наша работа не будет завершена и представлена султану.
– Истинно, ходжа Омар. Однажды Ханбалайт забрасывал уже горящий факел в башню, выкрикивая проклятия в наш адрес. И сколько ночей мы оберегали гномон от толпы из мечети, кидающей камни в него, пока вы пребывали в Алеппо. Мы должны поместить печать осмотрительности на уста доверия.
Он не понимал, как Омар смог сразу же приступить к новому делу. Умудренный опытом математик не знал, что, когда мысли Омара отдалялись от таблиц, они устремлялись в далекий край, туда, где, стеная и цепляясь за его руки, умирала девочка.
Существовала страна теней у стремнины реки под палящим солнцем. Время от времени он мысленно забредал туда вместе с Ясми, когда ее глаза светились и она улыбалась, отбрасывая назад водопад своих темных волос. Но чаще оставались только река и боль.
– Он работает так, – однажды обратил внимание коллег Исфизари, – словно боится прерваться. А затем сидит один-одинешенек, со своим вином.
– В нем сокрыта необъяснимая сила, – заметил на это Мей'мун с важностью человека, знающего, о чем говорит, – и это – его путь. Если он не сойдет с ума, он превзойдет творения Птолемея.
Но Джафарак, обладавший горестным сочувствием и чутьем калеки, проводил ночи напролет с Палаточником. Улегшись у ног своего друга, он наблюдал за тенями, отбрасываемыми мерцающим пламенем лампы на стену.
– Когда Алп Арслан, мой господин, покинул этот мир, – рискнул начать рассказ он, – я выплакал океан слез и успокоился. Но вино в том кубке не заставит тебя плакать, о Палаточник.
Омар посмотрел на кубок в руке, сделанный из старинного серебра и инкрустированный лазуритом.
– Когда ты не можешь уснуть, ты можешь напиться. Это лучше, чем метаться, стремясь выяснить то, зачем ты пришел в этот мир и почему ты – это ты.
– Все же вино не приносит ни удовлетворения, ни успокоения.
– Это приносит забвение. Смотри, Джафарак, этот кубок таит в себе тайну алхимии. От одной меры этого зелья появляется тысяча забот. Отпей из него, и ты будешь править на золотом троне, подобно Махмуду, или будешь слышать музыку более приятную, чем та, которая слетала с губ Давида… Скажи мне, смог бы человек, сотворивший этот кубок, бросить его, да так, чтобы тот разбился на мелкие кусочки?
– Нет… Аллах не допустит этого.
– Тогда какая любовь вылепляет человеческое тело и какой гнев уничтожает его?
Омар поднял с пола смятый лист бумаги и бросил его Джафараку. Шут разгладил листок и, повернув к свету, увидел на нем рубай из четырех строк, написанные на персидском четким почерком астронома.
– Увы, – горестно вздохнул Джафарак. Внезапно его высохшее лицо прояснилось. – Тогда пиши, пиши больше стихов. Они – твои невыплаканные слезы!
Прошел год. Когда астрономы «Обители звезд» сравнили свои результаты снова, Мей'мун и Исфизари остались довольны. Их хронометраж солнечного времени совпал с расчетным временем появления светила, как было определено по водным часам.
В тот миг они приобрели уверенность, что в году 365 дней, а также пять или шесть дополнительных часов, и это было бесконечно лучше, чем по мусульманскому лунному календарю, который имел 354 дня в году. Астрономы Древнего Египта, как они знали, изобрели календарь из двенадцати месяцев по тридцать дней в каждом с дополнительными пятью днями отдыха в конце года – всего 365 дней.
– Еще по четверти дня мы должны добавить к каждому году, – предложил Исфизари. – А если мы добавим целый день, но каждый четвертый год?
Но Омар и Мей'мун напомнили ему, что они готовили календарь не на четыре года или сорок лет, а на столетия. И поэтому они потратили на наблюдения еще один год, сравнивая результаты. Новости об их успехах передавались муллам Нишапура. Они читали проповеди против звездочетов, которые в своей работе использовали приборы неверных и якобы разговаривавших с духами мертвых, выходящими из могил кладбища.
На подобные всплески их эмоций Мей'мун реагировал мало, а Омар – и того меньше. Но старый математик знал, что Палаточник поглощен какими-то новыми вычислениями, смысл которых Мей'мун не мог бы даже предположить, если бы не одна вещь. Обнаружив, что Птолемей полностью положился на мудрость Гиппаркуса, Омар также обратился к рукописям ученого из Родоса. Теперь его поглотило изучение нового вопроса.
– Какие-то расчеты, связанные с тенью от затмения, это ясно. – Мей'мун признался в своей догадке Исфизари. – К тому же он решает проблемы гипербол, которые имеют дело с бесконечными величинами.
– Видно, Аллах милосердный оказывает ему дружескую поддержку, – пошутил Исфизари, который был моложе и смелее Мей'муна. – Мои мозги и обычные-то величины заставляют извиваться.
– Он использует действительный числовой круг[26].
– «Пустоту»?
– Да, круг, вне которого пустота – греческий ноль. Все же это – не все. Он сказал, будто вне действительного числового круга – вне этой пустоты – несметное количество мнимых (отрицательных) чисел.
Исфизари обдумывал сказанное и беспомощно покачивал головой:
