все же была вынуждена отказаться – боюсь подхватить коклюш. Пообещала Анжеле посидеть с крошкой, как только та получит все необходимые прививки и достигнет половозрелого возраста.
Потом пошла к Элизе на девичник – ее хахаль-автослесарь лежит в больнице с заштопанной физиономией (утром налетел на фонарный столб).
Элиза получила несправедливо большое пособие по сокращению штатов на моей прежней работе (которая по-прежнему реорганизуется с пугающей быстротой). Сказала, что подумывает на эти деньги открыть шикарный ресторан в Ислингтоне. Судя по той жрачке, которой она нас потчевала, ей лучше открыть ларек в Брайтоне. Впрочем, последнее соображение я мудро оставила при себе: лучше не открывать рот, когда жуешь исключительно жесткую ореховую котлету.
Проснулась, кажется, с ботулизмом, который подхватила вчера у Элизы. Все, больше я у нее не ем! Позвонила в «скорую» и на телевидение. По пути в больницу слабо заигрывала с фельдшером, а по прибытии мученически, но обворожительно улыбнулась собравшимся папарацци.
И надо же как нехорошо вышло! Обследование показало, что у меня всего лишь небольшая простуда – видимо, заразилась от Молодого Либерального демократа, с которым общалась позавчера*. Хотя точно сказать не могу, все было как в тумане после пятнадцатой порции водки, которую он мне заказал в тщетной попытке добиться моего расположения.
Вышла из больницы под грозными взглядами прессы и жалостливыми – медперсонала. Подозвала такси, потрясая коробочкой шипучих таблеток от простуды и бражкой с телефонами двух спасателей, медбрата и упомянутого фельдшера.
Возвращаюсь домой и нахожу на автоответчике сообщение от литагентши со слезной просьбой перезвонить. Ответила только потому, что это наверняка срочно – обычно она и в рабочие дни не слишком упирается ради меня, а уж тем более в праздники.
Нет дураков
Автор самого известного в Англии дневника, Катя Ликгстон, просит прощения у дорогих читателей мужского и прочего пола, что сегодня в «Лондонском сплетнике» ее заметки не будет. Она страдает тяжелым токсикозом, и снова начнет писать со следующей недели.
Оказывается, я совершенно непреднамеренно заварила фантастических масштабов кашу. Вчера сказала редактору «Лондонского сплетника», что мучаюсь тяжелым токсикозом, имея в виду, что накануне выпила двадцать восемь бокалов водки с мартини. (Заливала горе после разговора с литагентшей, пыталась забыть, что весь тираж отправили под нож из-за отсутствия спроса, что надо мной висит угроза судебного разбирательства, а мою грандиозную литературную мистификацию все почему-то считают заурядным враньем.)
Так вот, я думала, что редактор, как любой журналист, поймет мои слова правильно. Откуда мне было знать, что он принадлежит к новой плеяде газетчиков-трезвенников, поэтому воспримет их буквально и посвятит три сантиметра колонки моей воображаемой беременности. В итоге читатели «Лондонского сплетника» засыпали меня вязаными пинетками, колготками от варикоза и кремами от геморроя. Кроме того, борцы с абортами принялись обрывать редакционные телефоны и сообщать, что готовы несколько отступить от своей принципиальной позиции.
Хуже того, только что позвонил мой сладкозвучный адвокат и сказал, что нерожденного ребенка уже пытаются отсудить тридцать два потенциальных отца, из которых я (насколько помню) спала только с тридцатью.
Мне начинает нравиться то внимание, которым окружена будущая мать. Даже вредные младшие редакторши из «Лондонского сплетника» теперь дергают меня по поводу материала более ласковыми, заботливыми голосами. Похоже, пресса наконец-то серьезно взялась меня освещать. Постараюсь выжать максимум из моей фантомной беременности.
Мать прислала экспресс-почтой три комплекта ползунков. Бросила их на быстро растущую кучу ненужных детских вещичек в стенном шкафу. Даже если я когда-нибудь залечу (что крайне маловероятно), мой ребенок точно не будет ползать по Кингс-роуд в махровом полотенце.
Решила заявиться без приглашения на помолвку Франджипани в ее особняк, а поскольку у дверей наверняка дежурят репортеры с камерами и микрофонами, призвала на помощь Фергюсона. Он как раз собирался куковать в одиночестве всю ночь, поэтому охотно согласился надеть беременное платье и выйти навстречу взволнованной прессе в роли меня.
Сама же, облачившись в прозрачное платье и обалденный лифчик «Ла перла», выскользнула с черного входа, впорхнула в машину и рванула через толпу журналистов.
Когда я вошла, торжество было в самом разгаре: в бальном зале скучали человек двадцать гостей. Один из них, уважаемый обозреватель общенациональной газеты, подошел, протянул руку и сказал, что его девятилетняя внучка с удовольствием читает мою колонку.
Вынуждена была ответить комплиментом на комплимент и соврала, будто моя восьмидесятисемилетняя прабабушка с удовольствием читает его статьи. Покуда мы купались в лучах взаимного расположения, его невзрачная жена смотрела на меня зверем и злобно насаживала на вилку мясные тефтельки.
Франджипани явно не обрадовалась, но вынуждена была делать вид ради жениха, которого чрезвычайно заинтересовал покрой моего феерического платья.
Всю ночь вынуждена была отбиваться от пьяных козлов, которые во время вечеринки заново пережили кризис среднего возраста. Почему-то они вообразили, что если женщина не в скафандре, ее можно лапать.
Домой вернулась до рассвета, который вынуждена была наблюдать, сидя на жестком асфальте, поскольку так надралась, что не смогла подняться на три ступеньки.
