знали все. Нечто подобное чувствуется в преддверии выходных или каникул, особенно летних, по пятницам, когда все торопятся поскорее управиться. В речах адвокатов звучала апатия. Они обращались друг к другу дружелюбно и в старомодной манере — «собрат» — и произносили знакомые формулы быстро и с явным наслаждением. Это все были «свои люди», специалисты, и они подводили дело к концу.
Майкл, который наслаждался этими минутами командной игры, мгновениями перемирия, говорил без бумажки, сунув руку в карман пиджака — в стиле Кеннеди.
— Это сложное дело, и штат с пониманием относится к ситуации, в которой оказались мистер и миссис Кавальканте. Но, опять-таки, существуют установившиеся нормы права. Как и большинство старых построек в Уэст-Энде, дом Кавальканте был отчужден государством как частная собственность. Срок аренды Кавальканте был немедленно прекращен в силу действия закона, и у них нет никаких оснований возражать относительно Пятой поправки… — Майкл слышал собственный голос, негромкий, бесстрастный. Они уже неоднократно проходили через эту процедуру и с другими стариками из Уэст-Энда. Он подумал, что вечером зайдет в парикмахерскую, и заговорил быстрее: — Давайте перейдем к требованиям истцов. Во-первых, несправедливо обвинение в том, что применение правительством права отчуждения частной собственности неправомерно, поскольку это приносит доход частному застройщику. Если Фарли Зонненшайн сможет заработать, перестраивая Уэст-Энд, да будет так. Проект служит широким общественным интересам, превращая запущенный кусок Бостона, настоящие трущобы, в новые районы, с очевидной выгодой для города. Что касается того, что Кавальканте получили недостаточную компенсацию, не окупившую стоимость переезда, то с этой жалобой им следовало обратиться в департамент перепланировки. Суду хорошо известно, что департамент прилагает огромные усилия, помогая жителям Уэст-Энда перебираться в новые дома. Таким образом, за отсутствием обоснованных претензий мы можем лишь посочувствовать Кавальканте, но не в силах что-либо для них сделать. Им придется переехать. Суть государственного права отчуждения в том, что иногда приходится приносить небольшие жертвы ради всеобщего блага. И «не спрашивай».[5]
Майкл примирительно улыбнулся пожилой паре. Они заморгали, как будто он говорил на иностранном языке, — в какой-то степени для них так и было, ведь Майкл говорил не по-итальянски. Он кивнул судье и, так сказать, дал ему пас, точь-в-точь как игрок на второй базе, который раскручивается вокруг своей оси и швыряет мяч на первую.
— Итак… — Судья вздохнул. — Дело решено в пользу штата на вышеперечисленных основаниях.
Когда Майкл убирал бумаги в портфель, с разных сторон к нему приблизились судебный пристав и чета Кавальканте.
Мистер Кавальканте помедлил за загородкой. Это был коротышка в старомодном костюме-«тройке», сшитом из грубой, ворсистой шерстяной ткани. Он прижимал шляпу к груди.
— Почему вы ничего не сказали про… про… — Он обернулся к жене. — Про delinquenti?
— Mafiosi, — подсказала та. — Э… гангстеры.
— Да. Почему вы ничего не сказали про гангстеров?
Пристав протянул Майклу листок бумаги: «Позвоните Уомсли. Немедленно».
— Обратитесь в департамент перепланировки, — рассеянно ответил Майкл.
— Департамент не поможет. Они послали к нам гангстеров. А теперь вы посылаете меня в департамент?
Майкл пытался вникнуть в их слова, но его мысли были сосредоточены исключительно на записке от шефа. Уомсли редко тревожил его в суде. Вот что самое приятное в работе адвоката: его не беспокоят. В адвокатских конторах шутили, что есть только два места, откуда тебя не вызовут к телефону, — туалет и зал суда.
— Департамент скажет — езжай в Медфорд, там для тебя квартира. Только это и знают — там для тебя квартира, там для тебя квартира. И ни слова про гангстеров.
— Послушайте, позвоните в полицию. Если совершено преступление, обратитесь в полицию. Простите, мистер Кавальканте… миссис Кавальканте… мне нужно идти. Извините.
Старики смотрели на него. Мистер Кавальканти склонил голову набок, как будто не расслышал ответа или надеялся услышать нечто большее.
Джордж Уомсли слегка походил на мистера Уизарда.[6] Лошадиные зубы, уши торчат, точно бабочкины крылья, волосы вечно растрепаны, хотя он их причесывал не переставая. Его называли гением. В отделе отчуждения собственности, который он возглавлял, Уомсли боготворили. Он почти бегом, с гулким смехом проносился по конторе, расточая щедрые похвалы молодым юристам, охотно принимаясь обсуждать самые скучные дела и оставляя за собой нечто вроде турбулентного завихрения. После разговора с ним человек чувствовал себя одновременно утомленным и наэлектризованным. Каким-то образом бестолковый энтузиазм Уомсли заражал — и люди с тем же энтузиазмом начинали относиться к работе. Работа! Юрист перестал быть бюрократом или романтическим злодеем, который уничтожает бедняков во имя прогресса (проведения шоссе, постройки гаража). Он стал частью великого исторического движения. Построить великий город на развалинах трущоб! Никогда еще государственное право отчуждения не казалось настолько интересным.
Несомненно, в другое время Джордж Уомсли ни за что не согласился бы возглавить департамент отчуждения собственности. У него имелся выбор — он был кузеном и другом поэта Лоуэлла, бездельником- джентльменом, из тех чудаков-янки, которые интересуются и негритянской музыкой, и парусным спортом, и восточным мистицизмом. Уомсли обрел почву под ногами уже после окончания военных действий, в качестве адъютанта в американском секторе Берлина. В хаосе 1945–1946 годов энергичный эрудит Джордж Уомсли отлично справлялся. Он говорил на трех языках, наслаждался притонами на Кудамм и импровизированным баром на руинах отеля «Адлон». Он коллекционировал антиквариат, выменивая его на солдатские консервы и сигареты. Вернувшись в Штаты, Уомсли отправился в Гарвард, на сей раз в юридическую школу, решив, что юриспруденция может стать для него верным средством для достижения многих целей. А потом он буквально заразился идеей Нового Бостона — еще одного города, который нуждался в перепланировке. Это стало очередным проектом, где его энергия могла бы найти себе применение. Сейчас Уомсли заинтересовался модернистской архитектурой — он подумал, что в один прекрасный день может поступить в архитектурный колледж.
Майкл не знал, как относиться к Уомсли. Он смотрел на своего босса с любопытством, словно на странную экзотическую птицу из далекой страны, о которой ходят всякие слухи. Уомсли тоже считал Майкла чем-то экзотическим — сын полицейского, ярый приверженец лаконичного стиля, слегка нудный, но все-таки выпускник Гарварда, человек, которого стоит иметь рядом с собой. Уомсли сделал Майкла своим помощником, и тот испытывал благодарность, даже привязанность к своему сумасшедшему, но тем не менее гениальному боссу.
Тем же вечером, когда Майкл вошел в кабинет, он немедленно увидел Уомсли. Шеф сидел в кресле, лицом к столу генерального прокурора, и со спины Майкл видел только его тощие скрещенные ноги. Уомсли распрямился и изогнулся, чтобы взглянуть на вошедшего через спинку кресла, как ребенок.
— А, Майкл! Незаменимый человек.
Генеральный прокурор Алван Байрон вышел из уборной, вытирая руки бумажным полотенцем.
— Незаменимыми людьми полны кладбища. Так сказал де Голль.
— Очень жизнеутверждающе, — отозвался Майкл.
Алван Байрон был рослый мужчина, с грудной клеткой, похожей на бочонок. В противовес нынешней моде он предпочитал большие воротнички, отложные манжеты и остроконечные лацканы. Старомодные костюмы как будто делали его человеком ранней, более шикарной, эпохи. Будучи шотландцем на четверть, Байрон тем не менее пользовался большой популярностью среди чернокожего населения округа, и его карьера с огромной скоростью набирала обороты. Алван Байрон олицетворял собой Бостон.
— У нас новости, мистер Дэйли. — Он уселся за стол. — Мы беремся за дело Душителя.
Майкл не удержался от смеха.
— Что смешного?
— Ничего. И все-таки я знаю человека, который будет счастлив это услышать.
— Много людей будут счастливы это услышать. Настало время взглянуть на дело новыми глазами.
