— Замечательно.
— Но если ты переменишь решение, тебе достаточно лишь поднять эту трубку. — Он указал на телефон. — Обещай, что сделаешь это.
— А если нет?
— Тогда я не уйду.
— Хорошо. Обещаю. Но я не изменю своего решения.
— Ты всегда так упряма?
— Да.
Остин не мог стронуться с места. Что-то не позволяло ему уйти. Он не понимал, что с ним творится. Ей необходимо какое-то время побыть одной. Но проклятье! Он хотел, чтобы она нуждалась в его помощи, нуждалась в нем!
— Я ухожу, — сказал он.
— Так уходи же, — велела она.
Наконец он повернулся и покинул хижину.
Ее передернуло, когда она услышала, как хлопнула дверь. «Я права, подумала Моника. — Он не любит меня. Он всего лишь добр ко мне. По-соседски. Как Харрисоны. Но этого мне больше не нужно». Моника посмотрела на свои руки. Удивительно. Она так крепко сжимала чашку, что отломила ручку.
Потом она села в свой тряский грузовик и поехала к доктору.
Доктор сменил повязки на ее спине, смазал ожог антибактериальной мазью.
— Вот что я тебе скажу, Моника. На месте ожогов у тебя останутся шрамы.
— Меня это не волнует, — солгала она.
— И еще. Я знаю, что тебе очень больно из-за полученных ран. И хотя я крайне редко прибегаю к обезболивающим лекарствам, но в твоем случае сделаю исключение.
— Мне ничего не нужно, доктор.
— Нет, нужно. Просто ты слишком горда, чтобы попросить об этом.
— Горда?
— Фамильная черта рода Скай, — сказал доктор и достал из шкафчика упаковку таблеток. — Возьми с собой. Принимай по одной через каждые шесть часов. Не более четырех в сутки. Прошлой ночью ты была в шоке, и это притупило боль. Теперь боли усилятся, а лекарство их ослабит.
— Спасибо, — согласилась она, делая вид, что рассматривает надпись на упаковке.
— Что такое, Моника? — спросил доктор после долгой паузы.
— Вы любили бабушку, да?
— Конечно. Восхищался ее… чудачествами и всем прочим.
— Чудачествами?
— Полагаю, что тебе они известны лучше, чем кому бы то ни было, — произнес доктор со смешком.
— Я не уверена в этом. Скажите, в чем, по-вашему, было главное ее чудачество?
Доктор посмотрел на нее изучающим взглядом.
— Откуда такие мысли, Моника?
— Когда я была в сарае прошлой ночью, — промолвила она после продолжительного молчания, то нашла там альбом со старыми фотографиями. Я увидела… нечто странное. Такое, что не вязалось с теми историями, которые бабушка рассказывала мне о себе и о моей матери.
— О твоей матери? — Доктор остолбенел.
— Что вам известно, доктор?
— По-моему, будет лучше, если ты расскажешь мне, что именно ты узнала и что по этому поводу думаешь, а я буду поправлять по мере необходимости.
Моника изложила свою версию событий и свое предположение о том, что Роза была влюблена в Вернона Хайстетлера.
— Это правда или нет?
— Правда.
— Тогда почему никто не рассказал мне об этом? Почему вы не рассказали?
— А зачем? Что это изменило бы в твоей жизни?
— По крайней мере, я бы понимала, отчего Хайстетлеры смотрят на меня как на зачумленную, стоит мне лишь появиться в аптеке.
— Ерунда.
— Нет, не ерунда. Есть еще кое-что… Вам известно, вкладывал ли мой дедушка деньги в строительство аптеки?
— Разумеется, вкладывал.
— И об этом я не знала…
— Не гляди такой букой. Никто, включая твою бабушку, не желал тебе вреда. Возможно, у Аделаиды были причины не посвящать тебя в детали некоторых обстоятельств, ну и что? Я первым готов признать, что она была эгоистична и деспотична, ну и что? Она любила тебя. Беспокоилась за тебя. Заботилась о тебе. Делала для тебя куда больше, чем другие родители делают для своих детей.
— Она устроила так, чтобы моя мама не вышла замуж за Вернона Хайстетлера.
Доктор взлохматил свои бакенбарды.
— Я говорил ей, что это не правильно, но она не слушала. Она была упряма, как ты. И слишком горда.
— Опять это слово… Кое-кто еще сказал, что я слишком горда.
— Интересно, кто бы это мог быть? — улыбнулся доктор. — А?
— Я лучше пойду. — Моника поправила блузку. — У меня есть кое-какие дела. Спасибо, доктор.
— Увидимся завтра, — напомнил он.
Она кивнула в ответ и вышла…
С зажатой в кулаке двадцатидолларовой купюрой Моника вошла в салон красоты. «Слишком горда». Остин предлагал ей деньги на стрижку, но она отказалась.
— Чем могу помочь? — обратилась к Монике крашеная блондинка. — Господи, что вы, золотце, натворили с волосами? Они же опалены!
— Это был несчастный случай. Женщина прищурила глаза.
— Вы, должно быть, Моника. — Она протянула Монике руку. — Очень приятно познакомиться. Меня зовут Грэйс. Я много о вас наслышана.
Моника сразу ощетинилась и, как обычно, приготовилась к защите.
— Что вы слышали?
— Об ужасном пожаре прошлой ночью. Святые угодники! С Мэйн-стрит было видно, как пламя поднимается к луне. Какое зрелище! Разумеется, я рада, что с вами, золотце, ничего не случилось.
— В самом деле? — Моника не верила собственным ушам. Эта женщина действительно говорила о ней?
— Конечно. А теперь идите-ка сюда и дайте мне взглянуть на ваши волосы. Грэйс усадила ее в кресло. Бледно-розовая ткань замелькала вокруг шеи и плеч Моники, словно облако. — У вас, золотце, сильно обожжена шея. Я не буду затягивать накидку, чтобы не причинить вам боль. Лишь слегка наброшу.
— Вы очень добры, — откликнулась Моника.
— Это так естественно, — проворковала Грэйс. — А теперь, что бы вы хотели? Ну… что бы вам подошло?
Этот вопрос поставил Монику в тупик.
— Я никогда не делала прически. Просто давала волосам расти, мыла их. Вот и все.
— Невероятно, — произнесла Грэйс, разглаживая волосы Моники и всматриваясь в ее отражение в зеркале. — Учитывая форму ваших глаз и высокие скулы, я бы посоветовала вам уложить волосы вдоль шеи, слегка зачесав направо, вот так. И она придала волосам надлежащее положение. Моника кивнула. — Это все, что можно сделать. Срезать придется много. Волосы будут лишь до плеч, чтобы прикрыть ожоги на шее. — Грэйс пристально вгляделась в отражение Моники. Будет мило. Поверьте.
