ходить: после всего содеянного он посчитал, что не имеет права оплакивать ребенка вместе с семьей. Но я был не один, когда маленький гробик опускали в землю. Занита Калакос настояла, чтобы я взял ее с собой. Она, словно восставший дух, покинула постель, на удивление сильная дочь отнесла ее вниз, и вот теперь она сидела в инвалидном кресле рядом со мной.
– Отвези меня к ее семье, – попросила миссис Калакос, когда похороны закончились.
Я взглянул на часы.
– Не могу, я опаздываю. Похороны заняли больше времени, чем я рассчитывал.
– Будь хорошим мальчиком и отвези меня сейчас же. Мне нужно поговорить с семьей этой девочки. Я им обязана.
Я начал было протестовать, но она отмела все мои возражения небрежным движением руки, и я медленно повез ее к полотняному навесу около еще не засыпанной могилы.
Разумеется, там выстроилась очередь. Я снова посмотрел на часы и попытался протолкаться вперед – мол, дайте дорогу инвалиду. Тщетно. Нам пришлось ждать, пока свои соболезнования не выразили все пришедшие на похороны – молодые и старые, незнакомцы и друзья.
Наконец мы очутились под навесом. Я ожидал увидеть покрасневшие глаза и распухшие носы, но ошибся. Вся семья казалась спокойной и даже почти веселой, как будто с нее сняли покров печали и неопределенности, под которым она прожила более четверти века.
– О, Виктор, а вот и вы, – сказала миссис Эдер, вставая, чтобы поприветствовать и тепло обнять меня. – Мы так рады, что вы пришли. Спасибо за все. Моника только о вас и рассказывает.
– Да уж, – смутился я.
– Наверное, трудно поддерживать отношения на большом расстоянии, – сказал мистер Эдер, пожимая мне руку. – Но я уверен: вы, дети, что-нибудь придумаете.
– Какие отношения на большом расстоянии?
– Представь меня, – прервала наш разговор миссис Калакос.
Я послушался.
– Миссис Эдер, мистер Эдер, – начал я. – Позвольте представить Заниту Калакос, мать Чарли.
Миссис Эдер посмотрела на сморщенную старуху в инвалидном кресле, и на ее лице отразилась нерешительность: она не знала, как себя вести. После долгих колебаний она радушно улыбнулась и нагнулась, чтобы пожать руку старухи.
– Я очень сожалею, – произнесла миссис Калакос, – что мой сын оказался замешан в этой истории. Он отчасти виноват в случившемся с вашей прелестной дочуркой.
– Сколько лет вашего сына не было дома, миссис Калакос?
– Пятнадцать лет я не видела своего мальчика.
– Понимаю, как это тяжело.
– Спасибо, моя дорогая.
– Я рада, что он вернулся.
– Да, вижу. Но хочу, чтобы вы знали: часть души сына – может быть, лучшая часть – лежит в могиле вместе с вашей дочерью.
– Думаю, что понимаю вас, – сказала миссис Эдер. – Спасибо за то, что пришли, – это значит для нас больше, чем вы можете себе представить.
– Живите в мире, – сказала миссис Калакос.
Когда разговор закончился, я повез ее вдоль ряда родственников. Ричард Эдер сидел рядом с отцом, его лицо ничего не выражало, зато зрачки прыгали из стороны в сторону, как мячики для пинг-понга. Он был бледен и выглядел нелепо в тесном костюме, но Ричард вышел из дома, что, по-моему, было хорошим знаком.
– Ричард, – кивнул я.
– Привет, Виктор.
– Как дела?
– А как вы думаете?
– Понемногу становится легче.
Когда мы поравнялись с Моникой, она обняла меня и прошептала в ухо:
– Спасибо, спасибо, спасибо.
В тот день она была одета скромно, под старшеклассницу, и должен сказать, что ее приветствие было для меня необыкновенно приятным.
– Это миссис Калакос, – сказал я – Мама Чарли.
– Спасибо, что пришли, – улыбнулась ей Моника.
– Я не могла не прийти, дорогая. – Старуха смерила ее взглядом. – Ты хорошенькая. У тебя в доме есть место для Виктора?
– Нет, мэм. Только для собаки.
– Жаль, хотя это значит, что у Талассы еще есть шанс.
– Выходит, наши так и не начавшиеся личные отношения мы будем поддерживать на большом расстоянии? – спросил я у Моники.
– Да. Я переезжаю. На Западное побережье.
– В Голливуд?
– Почему бы и нет? Ты все время повторяешь, что мне нужно сменить обстановку. Может, так оно и есть.
– Где остановишься?
– Лена сказала, что я могу некоторое время пожить с ней и Брайс.
– Лена?
– Да. Понимаю, что это странно, но мы с ней подружились. Мы почувствовали себя родными, как сестры. Кроме того, Лена обещала помочь мне с работой. Может быть, даже в настоящей юридической фирме. А может быть, я устроюсь кем-нибудь еще.
– Танцовщицей?
– Актрисой. Рекламные ролики и все прочее.
– Ты собираешься сниматься в кино?
– Почему бы нет? Ты же знаешь, я не стесняюсь выступать на людях. При этом ощущаю такую легкость, как будто могу летать и делать все, что вздумается. Знаешь, Виктор, похоже, что все – ты, татуировка, поездка в Лос-Анджелес, где я познакомилась с Леной, Чарли и та ужасная женщина с пистолетом – было предопределено. Шанталь хотела, чтобы я узнала правду. Когда нашли сестру, с меня как бы упали тяжелые цепи. Что делать, когда исчезает цель жизни?
– Лететь в Лос-Анджелес и сниматься в рекламе, – сказал я. – Ты будешь иметь потрясающий успех, Моника, я в этом уверен. Как сказал Тедди, для человека из Филадельфии нет ничего невозможного, нужно только выбраться из города.
– Будешь мне звонить?
– Конечно, буду.
– Виктор, ты знаком с дядей Рупертом и моей двоюродной сестрой Ронни?
Она показала на «генерала времен Гражданской войны». Но не дядя Руперт привлек мое внимание, а женщина, которая ранее сидела рядом с ним, а теперь торопливо уходила. Она с беспокойством оглянулась, и мое сердце дрогнуло.
Я встречался с ней прежде, угощал выпивкой и даже пытался приударить за ней. Черт возьми, это была женщина из бара «У Чосера», с которой я познакомился в ту ночь, когда у меня появилась татуировка. Блондинка на мотоцикле оказалась двоюродной сестрой Моники, Ронни.
– Черт возьми, – пробормотал я.
– Что? – спросила Моника.
– Сейчас вернусь. – Я оставил миссис Калакос на краю могилы и бросился вслед за Ронни.
Заметив, что я иду следом, Ронни прибавила шагу, а потом остановилась и решительно повернулась. Она была милой, носила юбку, но взгляд у нее оказался неожиданно жесткий. Я не сомневался, что она может сбить меня с ног одной левой.
