жаждавшей разрушить нежный англо-советский альянс[109].
Мы с женой начали срочно собирать чемоданы, горюя по поводу скандального отъезда, но Центр неожиданно занял предельно агрессивную позицию: англичане — наглецы! Мало что совершили гнусный подход, еще и выгоняют вместо того, чтобы извиниться. За такие вещи морду нужно бить! Дата высылки героя не указана? И чудесно! Работу свернуть, и еще полгодика пожить в Лондоне им назло! Пусть утрутся!
И я начал по-настоящему вкушать Лондон: когда вертишься в рабочей рутине, не замечаешь ни диковинных оранжерей в садах Кью, ни разгульного веселья в пабе «Проспектов Уитби», ни живописных каналов в районе зоопарка — лондонской Венеции…
В этом счастье прошел почти месяц. Но вдруг на январском приеме в нашем посольстве тогдашний шеф русского отдела Форин-офиса мистер Смит (как я мог запамятовать маршаковское «По Бейкер-стрит, по Бейкер-стрит шагает быстро мистер Смит»?) обратил свой непроницаемый лик к послу:
— Сэр, а вон тот симпатичный молодой человек, который с таким аппетитом жует осетрину в углу… это случайно не мистер… который персона…
— Вы угадали, сэр!
— Но позвольте, сэр, разве вы не читали меморандум? Разве там не написано черным по белому, что он объявлен персона нон грата и обязан покинуть Англию?
— Но мы думали… там не указаны сроки… мы не думали… однако…
Однако.
Тут же на приеме посол жарко пошептался с резидентом, и оба впали в суматошную панику: сейчас раздуют скандал в прессе, окончательно изгадят хрупкую англо-советскую дружбу — нельзя терять ни минуты! Началась свистопляска, особенно противная после «твердой позиции», нас упаковывали всей резиденту-рой, экстренно доставали картонные коробки, втискивали туда нажитое добро, не разрешали выходить в город, боясь провокаций, и уже через день энергично вывезли в Харвич и погрузили на корабль. Пролив Ла-Манш разразился штормом, пассажиров тошнило, палуба превратилась в скользкий и дурно пахнувший каток. Это скорбел (или радовался) суровый Альбион.
Что ж, в конце концов, и Байрон стал изгнанником!
В 1965 году на добрый старый Альбион обрушились две страшных беды: изгнали благородного старлея, и умер великий сэр Уинстон Черчилль.
— Забавная история! — пролепетал Чеширский Кот чужим голосом. Его Улыбка то расширялась, то сужалась, а глаза бегали и никак не могли остановиться. Только тогда я понял, что Кот пьян вдробадан после дубль-валерьянки, быстренько засунул его за пазуху и чуть не заорал от боли: пьянчуга так вцепился мне в грудь своими острыми когтями, что с меня мигом сошел хмель.
Выпьем, ей-богу, еще!
В минуты похмелья спасает Культура-ах-Культура.
— Такси!
И вот мы в Сити, в культурном центре «Барбикан», построенном сравнительно недавно, от его американизированного величия я полностью трезвею и холодею (Кот жутко храпит за пазухой). А ведь здорово! Покопали вволю, сохранив и церковь Сент-Джайлс, и остатки старой городской стены, создали два больших искусственных озера, наставили кирпичных домов, дав каждому зданию имена Дефо, Байрона и Свифта. Зачем жилые дома? Да просто после шести Сити пустеет, покинутый клерками, он лишается чарующей суеты и превращается в красивый труп. А теперь там бродят жильцы с собаками и турист прет в «Барбикан», где к его услугам театр, концертный холл, консерватория, библиотека…
Вход бесплатен (спи, мое бедное сердце!), забираюсь в кожаное кресло в холле и слушаю скрипичный квартет, забивающий храпы Кота. Все же в Англии любят людей и все делают для человека (не отрезать ли кусок кожи от кресла жене на юбку?). Англичане — молодцы, ведь даже в Париже слишком часто приходится опускать трудовые чресла на холодные ступени или гранит набережной, а в Венеции вообще места для сидячего отдыха сведены до минимума, и невидимый мафиози подталкивает уставшего туриста за столик в кафе, где ему за бешеную цену суют кофе или малосъедобную пиццу.
«Милая, добрая Англия!» — думаю я благостно. Тут появляется дама каменного вида и с железной коробкой, напоминающей копилку, и сердце мое цепенеет: благотворительность! Лучше бы деньги сдирали за концерт, а то заманили, гады, а теперь… Однако хотя и с болью, но бросаю один фунт.
Звуки скрипки наводят на размышление. Что же такое англичане?
Вот, например, первое, что приходит в голову Джереми Паксману при слове «Англия»: «Я знаю свои права», крикет в деревне, Элгар, «Сделай сам», панк, уличная мода, ирония, бурная политика, духовые оркестры, Шекспир, камберлендские сосиски, двухэтажные автобусы, Воган Уильямс, Донн и Диккенс, сплошные занавески, увлечение собственным бюстом, ребусы и кроссворды, сельские церкви, стены из сухого кирпича, садоводство, Кристофер Рен и Монти Пайтон, викарии англиканской церкви с легким характером, «Битлс», плохие отели и хорошее пиво, церковные колокола, Констебл и Пайпер, убеждение, что все иностранцы забавны, Дэвид Хейр и Уильям Коббет, чрезмерное пьянство, женские учреждения, фиш энд чипе, карри, канун Рождества в Кингс-колле-дже, Кембридж, безразличие к пище, вежливость и грубый язык, fell-running, ужасные стоянки для караванов на красивых скалах, сдобные пышки, «Бентли», «Рилайант Робин» и так далее.
Как писали Ильф и Петров, большая гамма переживаний.
— Ты хоть что-нибудь понял? — вдруг спросил меня Кот, вылез из-за пазухи, протер себе лапами глаза и уселся рядом.
— Не все, но весьма удивлен по поводу увлечения бюстом, если, конечно, это не бюст работы Генри Мура. А что такое бурная политика? Это у нас в России бурная, а в Англии…
— Не юродствуй! — сказал Кот. — И не притворяйся всезнайкой. «Сделай сам» — это всамделишная игра, она настолько популярна в Англии, что скоро каждый будет обслуживать самого себя и в конце концов мы вернемся к натуральному хозяйству. Литераторы Коббет и более современный Хейр похожи на твоих Писарева или Гаршина, их в мире никто не знает и не ценит, кроме англичан. Композитор Воган Уильямс хуже, чем Эндрю Ллойд Уэббер, который тоже не Бетховен. Монти Пайтон — это из ТВ-сериала, он совсем не связан с великим архитектором Реном, а «Рилай-ант Робин» — трехколесный автомобиль, популярный среди молодежи.
— А почему Паксман выделяет занавески? Какие они?
— Видишь ли, это сложный вопрос. Но это часть приватности, свойственной моим соплеменникам. Эти занавески скрывают от постороннего взгляда и одновременно не дают шанса глазеть в окно, нарушая чужую приватность… А вот что такое fell-running, я не знаю, хотя английский язык мой родной. А не немец ли Паксман? Или, не дай бог, еврей — тогда все понятно! И вообще я хочу еще валерьянки! — заключил Кот.
Желание волшебного Кота — это приказ для полковника, я покупаю валерьянки, и мы переезжаем на Лестер-сквер, чтобы съесть там по огромному сэндвичу с бараниной (дешево и сердито), присев прямо на скамейку в сквере и чувствуя себя частью всего человечества. Но сквер закрыт на замок, и приходится жевать стоя, вспоминая фильмы о безработных в очереди за похлебкой в разгар экономического кризиса 30 -х годов. Только порадуешься достижениям демократии — и сразу разочарования. Ноги уже гудят, напоминает о себе седалищный нерв (в жизни было слишком много подвигов), гуд-бай, Лестер-сквер,
