страшном просторе вспыхивает новая звезда, и новая жизнь начинает дышать, расти, набухать как почка — на узком ли диване между шкафом и дверью, на тахте ли в комнате, где зеленый ламповый свет. Под шаги в коридоре или вопли на коммунальной кухне, под вознесенными во тьму крестами Петровского монастыря…
Девочка откроет глаза, улыбнется. Скажет: «Мне пора». Они откроют дверь, выйдут в коридор, где их ждут уже отец и мать: тревожные взгляды, перекошенные от волнения лица. «До свиданья, — скажет им девочка, — пока мальчик будет неуклюже помогать ей натянуть заячью шубку, — до новых встреч!» И мимо однообразно-бетонных домов — до метро. «Я позвоню завтра утром?» «Позвони!» Теплые губы, дыханье. Взмах руки.
И снова было утро. В проеме подъезда одного из домов по улице Невиим возник Марк. Надвинул на лоб шляпу, засунул руки в карманы пиджака. Похоже, на сей раз он никуда не спешил. Прошел до йеменской фалафельной, купил питу, туго набитую хрусткими шариками вперемежку с салатом, и, усевшись на скамью, принялся с аппетитом есть. Вход в клинику доктора Коэна был всего в нескольких метрах от него. Если бы он повернул голову, то несомненно заметил бы, что стена у входа изрешечена, как оспой, следами от пуль. Но Марк смотрел прямо перед собой. О чем он думал? Трудно сказать, но можно предположить, что в этот момент он не думал ни о чем.
Но вот он встал, достал платок и вытер губы, и, вынув из кармана мелочь, заплатил за питу с фалафелем. Помедлил — заказал еще стакан апельсинового сока, и пока юркий хозяин с лоснящимся от пота лицом выжимал дольки апельсинов под железным ручным прессом, стоял неподвижно, казалось, не обращая внимания на снующий вокруг разноцветный и разнополый люд. С наслаждением выпил он сок, взглянул на часы. Пора!
Пересек улицу и по переулку, мимо ресторана с вывеской Old friend прошел до Сергиева подворья. Вход на площадь был перегорожен патрулем. На сей раз — четыре человека. Автоматы. По два запасных рожка. Неужели что-то заподозрили? Нужна связь, связь! Любой ценой — связь! Спустился по проулку вниз, вышел на Яффо, и мимо здания с каменным львом на крыше прошел к почте. Остановился у входа. Пусть следят. От слежки можно уйти. А пуля в затылок пока не угрожает: он им всем нужен.
Солнце уже палило. Он передвинулся в тень. Смахнул пот со лба. Женщина с кошелкой. Двое молодых арабов в рабочих робах. Господин с усиками. На голове — красная феска. А, вот… Неужели… Ко входу шла полная женщина в шляпке, с маленькой сумочкой, перекинутой через руку в перчатке. В другой руке она сжимала свернутую в трубку и перевязанную желтой лентой газету. Увидела Марка, остановилась. Поспешно отвела взгляд. Медленно пошла прочь. Повернула за угол. Он двинулся за ней и едва не натолкнулся на нее — она стояла там, возле круто нисходящей с холма лестницы. Подняла на него большие тревожные глаза. Выдохнула — «книжный магазин Меира, через полчаса!» и, ухватившись за поручни лестницы как за спасительную опору и осторожно переставляя полные усталые ноги, стала спускаться вниз.
Повернул направо во двор, сжатый серым полукругом блочного дома. Шагнул в подъезд. Подождал, выглянул наружу… Вот он — тот слепец с рынка! Стоит у входа во двор, прислонившись к стене. Но уже без палочки в руке. Почему именно он? Не хватает людей или Стилмаунт хочет, чтобы точно было известно, кто идет по следу?
Огляделся. В таких домах должен быть запасной выход… Так и есть — за мусорным баком. Пахло кошачьей мочой. Расстегнул ширинку, с наслаждением облегчился. Моча к моче. Нащупал ручку двери. Поддалась… Открыл ее и вышел в соседний двор.
Жили летом у холодного моря. Только девочка осмеливалась купаться, и Таня должна была идти вместе с ней, по колени входя в стальную, с редкими голубыми разводами балтийскую воду.
Шли обедать в стекляшку под соснами, отстаивали очередь, чтобы получить, наконец, заправленное томатной пастой харчо или суп с выступившим по краям тарелки жиром. А потом надо прохаживаться — степенно и чинно, по берегу, чтобы не сразу отправиться в поход по магазинам, а лишь надышавшись впрок соленого, пахнущего гнилыми водорослями воздуха. Звезды замерли в небе, казалось, раз и навсегда. Ничего не происходит. И не произойдет. Так в середине пути жизнь останавливается и замирает.
Я выторговал себе право вместо походов по магазинам сидеть с двух до четырех в читальном зале местной библиотеки. Она тоже стеклянная. К прозрачной стене тянутся цветущие ветви боярышника, подступает трава, и стальное, с голубыми разводами небо смотрит в упор, нависая над невидимым, скрытым дюнами морем.
Так и надо, так и надо, наверное, тянуть невод дней — день и ночь, день и ночь, и снова день. Но почему мерещится другая жизнь, а там вокзал, и ночь, и еще далеко до рассвета?.. Какая-то история, рассказанная бабушкой Ребеккой летом, на терраске возле кухни. Даже не рассказ, а намек, прочерк, как белый сгиб на старой фотографии. О том, как они познакомились с дедом. Он, де, скрывался у них в доме в местечке на Украине. Скрывался? Ну, не скрывался… Так получилось, что жил довольно долго. А в доме девушка на выданье… Неудобно как-то. Ну, вот он и решил жениться на мне. А ты? Что я… Отчаянная была. Красивая. И кавалеры вокруг… Да все сгинули куда-то: кого убили, кто сам пошел убивать. А дедушка во всем этом не участвовал. Умный был. Хотел спастись. И спасся. Деловой! Даже на собственную свадьбу опоздал! Улыбается своими бордовыми как перезрелая малина губами. Лущит горох, и горка кожуры на столе растет.
Через много лет я дам тебе другую жизнь — в другое время, в другой стране. Дам тебе другую судьбу. Но ты об этом никогда не узнаешь. А пока я всего лишь осторожно иду по твоему следу, и подступает, надвигается темный, переполненный беженцами вокзал, и человек, который очень хочет спастись, пробирается к выходу, как талисман сжимая завалившийся под подкладку кармана последний — тяжелый николаевский кругляш.
К четырем часам погода меняется, порывы ветра налетают с моря, и когда я выхожу из двери библиотеки с исчирканными, покрытыми синими разводами листками в руке, две девочки на скамье — побольше и поменьше — ждут меня, уже одетые в теплые кофточки.
Вышел в проулок, остановился. Быстрый взгляд через плечо… Все спокойно. Посмотрел на часы. Магазин Меира… Ах, да, внизу, неподалеку от Старого города. Там работает Герда. Забавно!
Была середина дня. Дома едва угадывались сквозь слепящую солнечную завесу. Марк нашел жестяную вывеску с изображением совы и надписью над нею «Людвиг Меир», толкнул звякнувшую колокольчиком дверь. За конторкой сидел старый еврей и читал книгу. Обернулся всем телом к Марку, осмотрел с ног до головы. «Вам туда, — сказал, и ткнул рукой в дальний конец комнаты, скрытый книжными полками, — дама уже ждет». Она стояла там, в светлом шелковом платье, затканном алыми цветами. В одной руке — неизменный китайский зонтик, в другой — раскрытая книга.
— Так это вы?..
— Я! — сказала она, и, положив книгу на полку, грациозно кивнула красивой головкой. Она пахла духами — приторно и сладко.
— Значит, это вы! Я должен был раньше догадаться! Однако же… Поселить меня в соседнем доме! Наши тель-авивские друзья большие шутники!
— Мне сообщили о вашем приезде. Вы хорошо работаете.
— Я делаю свое дело.
— У каждого — свое дело… Надеюсь, вы не зря потратили на нас свое время?
Нахмурился, надвинул шляпу на лоб.
— В городе действует русская разведка.
— Знаю. Они уже допрашивали меня.
— Вот как? Поэтому вы ушли и даже не оставили сообщение?
— Да. Я заметила слежку…
Первое впечатление обманчиво. У нее жесткие, даже резкие черты лица. Своим тщательно продуманным макияжем она пытается сгладить их. Только вот губы… Красивые, полные. Кажется, они живут на лице своей отдельной жизнью.
— Схватили на улице. Запихнули в машину. Отвезли куда-то в Бакка… Там рядом — железнодорожная
