линия на Тель-Авив. Допрашивал их главный — бритый, полный, в круглых очках. Похож на Нордау…[14]
— Что?
Хохотнул. Снял шляпу, водрузил на свободное место между книгами.
— Это вы точно сказали!
— Вы его видели?
— Мельком… Угрожал? Применял силу?
— Нордау играл джентельмена, но держал больше суток в духоте, без сна…
Вздрогнула. Подняла на Марка широко раскрытые глаза.
— Хотите сказать, что вы всего лишь слабая женщина?
Потупилась с видом провинившейся курсистки.
Звякнул колокольчик. Вошел пожилой полный бородач с палкой. С порога, энергично и шумно заговорил с маром Меиром.
— Так что его интересовало?
— Какие-то русские документы. Он почему-то считал, что я знаю, где они.
— И вы знаете?
— Позже я выяснила, что они находятся у Христи, моей кухарки. А к ней они попали — от отца Феодора, того самого…
— Да-да… Слышал уже. Эти русские мешают всем. Что еще?…
— Спрашивал о вас… Наверно, я смогла убедить Нордау в том, что ничего не знаю. Или он сделал вид, что поверил мне… Его ребята довезли меня до Старого города. Вот и все.
— Снова звякнул колокольчик. Марк обернулся. Полыхнули золотом волосы. Герда! Остановилась на пороге, всматриваясь в полутьму; сошла по ступенькам. Заметила, заметила… Ну так что ж?
— Я хотел сказать… — проговорил он и тронул ладонью лоб.
— Слушаю. Я вся — вниманье.
Слова прозвучали с насмешливой фамильярностью.
Догадалась… Уж точно догадалась!
— Вы уверены, что англичане вас не подозревают?
Вопрос прозвучал как выстрел.
Напряглась. Потупила голову.
Он чувствовал спиной, как Герда кружит где-то рядом.
— Это не праздный вопрос. Русские ведь как-то вас вычислили.
— Их интересовали документы. Следили поначалу за мной как за хозяйкой дома. И поняли, что в их сети угодила рыба покрупней… Я где-то прокололась?
— Нужно все проверить. Мы играем во взрослые игры… Вы понимаете это?
— Вполне!
— Во всяком случае, почтовым ящиком мы больше пользоваться не можем.
Он вдруг увидел Герду у соседней полки. Повернувшись к нему спиной, она расставляла книги.
Наклонился. Приблизил губы к пахучему ушку, скрытому гладким завитком.
— Командир отряда — некто Полак?
— Да. Он занял это место всего два месяца назад. После того, как Цви…
— Я знаю… Цви был настоящий боец. А что Полак?
— Умен. Храбр… Но не такой отчаянный как Цви. Трезвая голова.
— Информацию вы передаете ему?
— Да.
— Вот что…
Протянул руку за шляпой, надел ее.
— Скажите этому Руди… Да… Скажите ему, что операция пока откладывается. Я сообщу точную дату. Кстати, его адрес?
— Абарбанель, 3.
— Он живет один?
— В каком смысле?…
Улыбнулся.
— Я не знаю, какой смысл вкладываете в этот вопрос вы, но меня интересует лишь, кто постоянно проживает в квартире.
— Он там один… Отец умер от рака несколько лет назад… А мать… мать куда-то уехала. Кажется, снова вышла замуж…
— Не ищите меня. Я сам найду вас, если потребуется. До свиданья.
Сложила губы в привычно загадочной, но на сей раз — вымученной улыбке.
— До свиданья…
Не оборачиваясь, Марк прошел к конторке. Из темноты глаза Герды неотрывно следили за ним. Мар Меир заворачивал книгу для толстого бородача с палкой. Молча Марк поклонился ему.
— Да хранит вас Господь! — услышал он, когда уже закрывал дверь.
Вот и пришла Ханука. Вечерами в окнах вспыхивают свечи — как когда-то в другой жизни огни новогодних елок. Сегодня в ресторане мало посетителей, Стенли отпустил меня раньше. Но вместо того, чтобы отправиться привычной дорогой домой, я спустился по улице рава Кука и вышел на Яффо.
На Кикар-Цион, под оглушительную музыку из старенькой машины, измалеванной разноцветной краской с крыши до колес, несколько фигурок в развевающихся белых одеждах пляшут, взявшись за руки. Подпрыгивают в такт, без остановки, словно их кто-то дергает за плечи и ноги, не давая остановиться. За ними на постаменте перед зданием банка «Ха-поалим» полыхают огромные свечи главной городской меноры. Вокруг пляшущих харедим — десятка два зевак, в основном, молодые американцы в кипах, сдвинутых на затылок, и их подруги — длинные юбки, накрашенные губы, выслеживающие добычу блестящие кошачьи глаза. Одна из них не выдерживает, приподняв юбку, бросается в пляс, увлекая за собой товарища: он неуклюже топчется, из бутылки, зажатой в руке, плещет на тротуар, пенится пиво.
«Совсем эти жиды с ума сошли!» Знакомый голос. Оборачиваюсь. Ба! Да это Лена! Она не видит меня, заслоненная каким-то хипастым с прыщеватым сальным лицом — их много здесь, толкущихся на площади в поисках наркоты. Рядом с Леной — плотно сбитый, широкоплечий, в кожаной куртке. Молчит, кривится. Ему неприятно, противно даже, но что поделаешь — надо перетерпеть. Сегодня у Лены выходной — когда мало клиентов ее подменяет юркая маленькая эфиопка: она строит мне глазки, но я делаю вид, что не замечаю.
Уже давно Лена отставила Итамара, его сменил хлипкий француз, потом пропал и он, и замелькали русские — все на одно лицо. А Стенли — вдруг — разом постарел; ходит, с трудом переставляя ноги.
Холодно. Под зимним беззвездным небом пляшут харедим, грохочет музыка… Да не город это вовсе, а Ноев ковчег, плывущий по океану времени с пылающими на корме огнями меноры! И меня — уже который век — носит по волнам вместе с ним. Смыкаю глаза, словно погружаюсь в сон без сновидений — очнувшись, оглядываюсь кругом: новый язык, иные одежды, другие улицы и дома. И место называется по-другому: Севилья, Багдад, Вена или Москва… Только я все тот же, устало-внимательный, настороженный и — несмотря на отчаянное биение сердца и уколы памяти, — странно отрешенный…
Немного уже осталось, совсем уже скоро смежу глаза на мокрой от пота простыне больницы Хар ха- Цофим, и снова очнусь — где, когда?
Яков купил бутылку красного в лавочке напротив входа на рынок и, выйдя на улицу, не сразу направился домой. Он стоял, уставясь в землю, и ветер, просыпающийся на закате, трепал его спутанные волосы. Сторонний наблюдатель мог бы подумать, что Яков решает проблему закуски: что лучше — теплый лаваш и банка оливок или несколько головок зеленого лука в придачу к белой ноздреватой брынзе… А может, купить того и другого? Но все обстояло не так-то просто… Яков не хотел идти домой. В сумерки две его комнатки становились серыми от вечерней печали, и потому в конце концов приняв решение, он свернул в ближайший проулок и вышел к крохотной площади, окруженной покосившимися домами со ржавыми
