Анна с Катеринкой припустились бежать. Вот так приключение произошло! Похлеще, нежели с их царской каретой.
– Не хохочи больше, а то накличешь еще кого, – предупредила Анна сестру.
Слава богу, больше ничего не случилось, и на ассамблею они явились, когда там веселье было в полном разгаре. Гости заздравно чокались, выпивали; музыка разносилась по всем ассамблейным залам.
Приехавший к Апраксину царь Петр находился в мужской разговорной комнате в окружении своих клевретов и других гостей, а царица с царевнами Анной и Лисаветой сидели в фантной комнате, где Вилим Иванович Монс на правах судьи объявлял приговоры – что надлежало неукоснительно исполнить владелицам того или иного фанта.
– Этому фанту, – показывая вынутый из шляпы фант, обводил он взглядом чинно сидевших дам и девиц, – этому фанту, – повторял он, испытывая их терпение, – этому фанту пропеть петушком… А этому – промяукать кошечкой…
– Ах, Вилим Иванович, какой вы, право…
Но ничего иного не оставалось, как одной даме прокукарекать, а другой – промяукать. И все были очень довольны, что с ними играет Вилим Иванович. Царице Екатерине он повелел пропеть какую-нибудь песенку, и она должна была это исполнить, и царевны Анна и Лисавета не остались без его внимания.
Ах, какой любезный, бесподобный Вилим Иванович! – можно было читать на улыбающихся лицах дам и девиц.
А потом, слегка отдохнув, они опять танцевали.
Петр не хотел, чтобы его дочери были похожи на племянниц, не научившихся как следует танцевать и плохо знавших французский язык. Анну и Лисавету ежедневно обучал француз Рамбур всем тонкостям обхождения, и они охотно показывали свое умение, танцуя всегда с легкостью и весельем.
Первое время на ассамблее знатные дамы чувствовали себя весьма стесненно в своих модных одеждах: затянуты они в тугие корсеты, в юбках с широченными фижмами, растопыренными на китовых усах, в башмаках на высоких, чуть ли не в два вершка, каблуках, с пышно взбитыми напудренными волосами, похожими на поднявшуюся мыльную пену, да еще с зело длинным шлепом, сиречь шлейфом, словно хвостом волочащимся позади, – в этих нарядах не могли дамы грациозно поворачиваться в танцах и затруднялись даже присесть. Стой недвижно, чтобы вся амуниция не порушилась. Но спустя некоторое время, освоившись со всем, что их окружало, да откушав чарку-другую забористого вина, начинали держать себя посвободнее и уже не обращали внимания на непогрешимость своего наряда. Можно было ослабить корсет, а если мешал, путался под ногами шлейф, то подоткнуть его да высвободить ноги, – вот и вся недолга.
Угадала Катеринка, что их возвращению Федор Матвеевич будет рад. Так оно и случилось. Увидел он их без строгой маменьки и повел скорей угощать самыми изысканными фряжскими винами. Выпили герцогини по чарке-другой – и сразу повеселели, начисто позабыв о недавних своих злоключениях. Обе почувствовали себя так легко, что в самую пору бы в море ступить да и доказать всем и каждому, что оно им по колено. Не в такт музыке в танцах да в пляске каблучки откаблучивали, так от нескладности еще веселей. Даже Анна, скупая на смех, от души хохотала, а Катеринка – тем более. И самой ей все время было смешно и у других смех вызывала, отвечая впопад и невпопад на разные шутки и замечания. Звонкий колоколец ее непрестанного смеха оглашал прокопченную трубокурами и пропахшую пивом да винами ассамблейную мужскую разговорную залу.
Царь Петр в этот день с утра был на адмиралтейском дворе, прикидывал, какие парусиновые полотнища употребить на оснастку новой шхуны «Лиска», и назначил быть начальным лицом при раскрое полотнищ мичмана Михаила Пропотеева, хорошо сведущего в парусном деле. Работа предстояла немалая, и мичману следовало выполнить ее наилучшим образом, дабы оправдать царское поручение и доверие.
Петру захотелось поощрить и приблизить к себе молодого и расторопного унтер-офицера, может, потом, во время морских походов, взять его себе денщиком, и сказал ему:
– Ввечеру приходи на ассамблею к генерал-адмиралу Апраксину.
Обрадовался молодой мичман такому почетному приглашению и в то же время смутился:
– Пустят ли?..
– Пустят, – засмеялся Петр. – Скажешь, я позволил. А чтобы одному не робко было, возьми с собой кого-нибудь из товарищей.
И Михаил позвал своего друга, тоже мичмана Дмитрия Шорникова.
– На ассамблею?.. К генерал-адмиралу?.. Ух, надраить нужно, Мишка, себя, чтобы блестеть с головы до ног.
Не они одни из морских офицеров оказались на ассамблее и, попав в круг своих людей, скоро освоились с непривычным провождением времени. И танцевали изрядно, чему способствовала заграничная выучка, и легко могли с иноземцами вступить в разговор, зная их язык, и уж конечно умели перекинуться жгучими взглядами с молодыми дамами и девицами, как то подобало кавалерам-галантам. Взглянул так Дмитрий Шорников на одну – и в глазах у него зарябило: она, герцогиня курляндская! Сразу все сплелось, спуталось в памяти: митавский замок, петербургский гостиный двор, отброшенный пузыречек «Вздохов амура», перстенечки, примеряемые на девичьи пальцы… А она смотрела на него и улыбалась с явным ожиданием, что он подойдет и заговорит. В глазах и в памяти молодого мичмана верх взял ее прежний девичий образ, оттеснив напрочь озлобленную курляндскую герцогиню. И Митька учтиво, именно как галант, поклонился, приложив руку к сердцу.
Анна поднесла платочек к лицу, чтобы от духоты обмахнуться, а он выпал из рук. Галант-офицер тут как тут – подскочил, ловко поднял, подал.
– Благодарствую, – улыбнувшись, молвила герцогиня и поинтересовалась: – Вы, наверно, недавно из плаванья?
– Точно так. В недавнем времени прибыл.
– Ужель не боязно, ежель море волной в корабль бьет?
– Впервости, когда непривычно было, то…
Вот и завязалась беседа. А тут как раз вином обносили. Выпили по небольшой чарочке, смочили язык, чтобы он во рту не заскорузнул, а еще ловчее беседу вел.
