чтобы Секвенториум обрел мощь, превосходящую суммарную мощь его участников. И эта мощь нужна ему как можно скорей. Мне кажется, что Роберт Карлович старается в первую очередь зафиксировать рецепты, обеспечивающие защиту от самых разных напастей. Мне вполне понятен его подход. С остальными рецептами мы сможем разобраться потом, в будущем. Если доживем до этого будущего, и если вопросы секвенций в этом будущем останутся для нас актуальными. Благодаря моему наставнику, словарь в моей голове уже содержит тысячи элементов. Иногда я уже начинаю верить в то, что смогу расшифровать почти любую неизвестную секвенцию. Впрочем, недавние случаи с загадочными секвенциями медведей подсказывают, что это не совсем так.
Совсем по-другому ведет себя Петров. Мне кажется, что его увлекают наиболее древние рецепты. При этом для изучения он отбирает из этих древних наиболее тёмные и непонятные с точки зрения описания. Я понимаю и его подход. Наверняка, в древности были известны секвенции, порождающие столь мощные мираклоиды, что владельцев формул опасение того, что рецепты попадут в чужие руки пугало больше, чем риск того, что эти секвенции сделаются недоступными для наследников и продолжателей их дела. Такие рецепты часто оказывались зашифрованными, причем шифровали их самыми различными способами. Часто использовались иносказания и метафоры, которые мог бы разгадать только очень ученый человек с глубокой и весьма специфической эрудицией. К моему радостному удивлению, Петров оказался именно таким. Оказавшись не слишком впечатляющим лингвистом, скажу прямо, примерно моего уровня, он виртуозно пользовался услугами профессионалов-переводчиков, раскрывая в результате секреты, которые, на мой взгляд, разгадать было невозможно. Я помню, как он расшифровал рецепт оживления пражского глиняного голема. Убедившись с моей помощью, что рецепт действительно содержит формулу некой работающей секвенции, он тут же переключился на изучение скана следующего манускрипта.
Наибольшие затруднения у Петрова вызывали формулы, зашифрованные с помощью намеков и аллюзий, которые могли быть известны только родственникам или близким знакомым владельца. Мне кажется, что Петров особенно был недоволен тем, что и само описание мираклоида было успешно скрыто от его понимания. Думаю, что если бы по описанию можно было понять, что этот рецепт для нас очень важен, Петров приложил бы все силы к расшифровке формулы. Но посудите сами, стоит ли, далеко не будучи уверенным в положительном результате, тратить силы на расшифровку секвенции под названием «Язык синего дракона возрождает дом Цу» (китайская формула, примерно девятого века) или «Теплый синий чулок достопочтенной тетушки Эльзы» (материал из Германии, предположительно XV век).
Зато столкнувшись с настоящими шифрами, когда с помощью того или иного метода кодировки прозрачная формула скрывалась от посторонних лиц, Петров радовался, как дитя. По его словам криптография, как серьезная наука, появилась лишь в начале двадцатого века, а древние шифры разнообразием не отличались.
Во время очередного ланча, когда в душе Петрова боролись удовлетворение от того, что он расколол скорлупу очередного крепкого орешка, с разочарованием тем, что внутри не оказалось ничего интересного, он вдруг решил познакомить меня с историей криптографии. Оказалось, что шифрование применялись уже в третьем веке до нашей эры. Принципом этой древней кодировки была замена одного алфавита на другой. Этот подход мне хорошо известен. Именно таким образом я начал переписываться на уроках со своим другом классе примерно в третьем. Я передавал ему записочку через соседние парты, а нескромные одноклассники пытались ее прочитать. Раскрыв записку, они видели загадочные иероглифы и, преисполнившись уважения, передавали записку дальше. Вскоре мода на секретные алфавиты охватила весь класс. Мне припоминается, что все алфавиты, по сути, были одноразовыми. Уже на следующий день шифровальные таблицы утеривались и бодро создавались новые. Увлечение продолжалось примерно одну четверть, после чего было благополучно забыто. Мода есть мода.
В мировой криптографии эта мода продержалась подольше — тысячу-другую лет, пока какая-то умная голова не сообразила, что не нужно придумывать специальный алфавит, а достаточно заменять одну букву своего собственного алфавита на другую. Шифр этот назывался «атбаш». С помощью такого шифра скрыта пара слов в книге пророка Иеремии. Я спросил у Петрова зачем, и он признался, что тоже не понимает.
Сам император Цезарь использовал похожий шифр для секретной переписки. Неудивительно, что формулы секвенций тех времен были зашифрованы подобным образом. В эпоху Возрождения начали применять шифрующие таблицы. Такие шифры, по словам Петрова, знающий человек разгадывает на раз. После этого, увлекшийся лектор начал меня знакомить с шифровальными трафаретами, отдельно упомянув решетку Кардано. Когда Петров перешел к описанию шифра Playfair, использовавшегося в Первую мировую войну, я не сдержался и зевнул. Петров немедленно отреагировал:
— Что, Траутман, скучно?
Я вынужден был признаться, что, когда речь заходит о математике в любых ее проявлениях, я абсолютно стекленею, и все силы вынужден тратить на то, чтобы не заснуть. Я постарался особо подчеркнуть, что личность лектора и степень моего уважения к нему не играют здесь никакой роли. И будь на месте Петрова (тут я призадумался, кого бы из уважаемых людей мне назвать) сам Эйнштейн, я так же позорно бы зевнул. Петров царственно принял мои извинения и предложил еще немного поработать.
В целом, от наблюдения за Робертом Карловичем и Петровым, у меня сложилось впечатление, что Роберт Карлович неустанно заготавливает патроны для нашего пулемета. Надежного пулемета, который будет косить врагов, что бы ни случилось. А Петров хочет изготовить атомную бомбу, чтобы разобраться с врагами раз и навсегда. Правда, с бомбой у него пока не очень получается. А еще мне пришло в голову, что Петров ищет какой-то конкретный рецепт, который обязательно должен оказаться среди вступительных взносов. Довольно скоро выяснится, что это моё предположение было верным.
Глава XI
Траутман ощущает грэйс, и охранники ловят подозрительную девушку. Пленница Ирина согласилась разговаривать с Траутманом и рассказала о смерти монад. Траутман сомневается в душевном здоровье девушки. Ирина безуспешно уговаривает Траутмана, чтобы он принес себя в жертву. Медведи начинают кровавый террор. Траутман делает вид, что приносит нерушимое обещание.
А сегодня воины петровы захватили языка. Дело было так. Среди ночи меня снова разбудил шалимар. Я тут же позвонил Роберту Карловичу, после чего, наш ночной дозор, и без того немаленький, был усилен отдыхающей сменой, и отправлен на поиски чего-нибудь необычного. Вскоре ребята, как говорят пожарные, обнаружили «задымление» в скверике, находящемся в сотне метров от банка. А прибыв «на место возгорания», обнаружили девицу, сидящую в окружении четырех чадящих треножников. Охранникам всё это показалось достаточно необычным, и они быстренько доставили все находки, включая девицу, в банк. К тому моменту, как я добрался до лаборатории, девушку разместили на стуле в середине помещения. Роберт Карлович сидел напротив нее и о чем-то пытался спросить, а огромный Петров ходил кругами, и щелкал костяшками пальцев. Отвратительная привычка, между прочим.
Когда я вошел, ни один из присутствующих даже не повернул головы в мою сторону. Я взял стул и поставил его так, чтобы видеть и девушку, и Роберта Карловича в профиль. Пока я усаживался, Роберт Карлович монотонно спрашивал, явно уже не в первый раз:
— Что вы делали в сквере в три часа ночи?
Девушка никак не реагировала. Хотя она смотрела прямо перед собой, казалось, что моего наставника она не только не слышит, но и не видит.
У девушки были темные, мелко вьющиеся, очень густые волосы. В отличие от моих, спадающих, как и положено, к плечам, у нее они торчали в разные стороны. Не скажу, что это было не красиво, скорее наоборот. Чувствовалось, что волосы не просто так разлохмачены, а это прическа. Лица видно не было из- за волос. Я наклонился вперед, пытаясь его разглядеть, но увидел только подбородок. Воображение тут же восполнило недостающее. Получалось довольно соблазнительно. Мой взгляд скользнул ниже, и я увидел
