волнуюсь, а он, понимаешь, улыбается!
Я понял, что лежу на диване.
— Это ты меня сюда положил?
— Нет. Ты тут и лежал.
— А сколько сейчас времени?
— Ноль часов, тридцать одна минута, — доложил Петров.
— А где она?
— Клофелинщица-то? — хохотнул Петров, — сбежала, как и положено, прихватив твои вещички. Правда, кое-что тебе оставила, — и Петров протянул мне листок бумаги. На листке очень красивым почерком было написано: «Андрей, ты мне, в самом деле, очень понравился». Подписи не было. Ты мне тоже очень понравилась, Хия, подумал я и сел, спустив ноги на пол. Голова немного кружилась, но совсем не болела. Я попытался встать, и это мне удалось с третьей попытки, правда, с помощью Петрова.
— Коли встал, пошли на кухню, чай пить будем, — объявил Петров. На кухне вовсю кипел старый алюминиевый чайник. Кипел, судя по влажному воздуху, уже давно.
— Садись, — Петров заботливо пододвинул стул и придержал нас вместе со стулом, чтобы мы не упали. — Сидеть сам можешь?
— Могу вроде.
— Тогда я быстренько чаю заварю.
Я закурил сигарету из найденной на столе пачки. В голове, как ни странно, резко просветлело.
— А что вы делаете в моей квартире, молодой человек, в эту пору суток? — строго спросил я.
— Понимаешь, в полночь твой талисман послал запись изданных тобой за последние четыре часа звуков. Я догадался перемотать сразу в конец и был весьма обескуражен отсутствием павианьих воплей, которыми ты меня ублажал в последние две ночи. Отмотал запись назад и обнаружил, что все акустические свидетельства твоей жизнедеятельности пропали вскоре после того, как ты встретился с любимой женщиной.
— А что любимая женщина?
— Я же тебе уже говорил, сбежала с твоими вещами.
— Какими вещами?
— С белой пирамидкой и записками дядюшки.
— Взяла только одну пирамидку? — удивился я.
— Ага, только одну белую пирамидку. Девушка предпочла путешествовать налегке. Понимаешь, о чем это говорит?
— Не понимаю. У меня в голове сейчас по кругу птички летают. Причем, летают в вакууме.
— А говорит это, Траутман, о том, что мы имели дело с посланницей настоящих знатоков секвенций. Цветные пирамидки у них уже и так есть.
— Хию задержали?
— Да кто же такую красавицу задерживать будет? — удивился Петров. — Наоборот, девушке очень повезло. Сыскался добрый молодец на зеленой «Шкоде», который согласился за крупную сумму отвезти твою ниндзю аж до самой Москвы. Думаю, что и в Москве он ее не сразу бросит, а сначала отвезет к друзьям-товарищам.
— Ты, Траутман, побольше сахара клади, — посоветовал Петров, наливая мне в чашку абсолютно черный чай. Сахар, он при отравлениях — первое дело.
Я пил чай и смотрел на лицо своего друга. Несмотря на серьезное и даже скорбное выражение, было видно, что он собой очень доволен.
— Похоже, мир снова столкнулся с успешной многоходовой комбинацией Петрова, — размышлял я. — Амбициозные типы, вроде Ленского, Сухова, Хии и ее начальников, полагали, что ведут эту партию, а на деле оказались лишь шахматными фигурами, хорошо, если не пешками. А настоящий игрок был лишь один и, похоже, что партия подходит к концу. Но пусть я не двигаю фигуры и не определяю правила игры, мне хочется, по крайней мере, понимать, что происходит. Самое время немного порасспрашивать об этом гроссмейстера. Планами он вряд ли поделится, но пускай хотя бы часть своих ходов прокомментирует.
— С белой пирамидкой мне более-менее понятно. Напрасно я удивился твоей щедрости, когда ты поручил оживить с ее помощью Персика. Теперь от пирамидки никакого прока, — задумчиво сказал я, — патроны закончились. С золотыми монетками тоже все ясно — были, да все вышли.
— За кого ты меня принимаешь? — возмутился Петров, — что я — жадина-говядина? Я положил в сумку целых две золотые монеты из личных запасов, от сердца оторвал, можно сказать.
— Рецепт ты, конечно, тоже подменил? — предположил я.
— Какой смысл, если твоя подружка его прочитала вместе с тобой? — возразил мой расчетливый друг.
— А серебряные монетки? Неужели оставил те, что были?
— Монетки подменил, — покаялся Петров. — Что подменил, то подменил, — и подлил мне чаю. Я положил по рекомендации друга четыре ложки сахара и начал их аккуратно размешивать, стараясь не задевать стенок чашки. Всё это время Петров внимательно наблюдал за мной. Когда я закончил мешать, он уверенно произнес:
— Мне кажется, Траутман, ты что-то хочешь сказать.
— Хочу. Точнее, хочу предложить или попросить, если угодно. Давай я тебе скажу, что ты задумал, и, если угадаю, ты это подтвердишь.
— Н-у-у, Траутман, я много чего задумал.
— Спасибо. Вопрос закрыт.
— Извини, я согласен. Говори.
— Ты считаешь, что Хия принадлежит к группе, владеющей кое-какими секвенциями, но не имеющей отношения ни к Секвенториуму, ни к медведям. Так?
— Я об этом только что говорил.
— Ты предполагаешь, что из двух секвенций отражения их интересует та, которая может оживлять. Так?
— Так.
— Ты уверен, что для них важна не секвенция, а какой-то ее конкретный результат. Они знают, кого хотят оживить. Так?
— Верно.
— Ты всё устроил таким образом, чтобы у них ничего не вышло с оживлением, и они бы обратились к тебе за конкретной услугой, как это сделали дружинники. Угадал?
— Траутман, ты меня иногда поражаешь.
— А в качестве расплаты за услугу, ты намерен подгрести эту компашку, вместе с их собственными секвенциями, под свое железное седалище. Я имею в виду привлечь в Секвенториум, — Петров посмотрел на меня долгим и, как мне показалось, слегка озадаченным взглядом, по-стариковски пожевал своими сочными юношескими губами и произнес:
— Знаешь, Траутман, возможно, со временем, ты научишься не только разгадывать чужие планы, но и придумывать кое-какие свои.
— Шахматист, — думал я, — гроссмейстер. И ведь ни за что в этом не признается!
— А скажи-ка мне, мой старый коварный друг Петров, — всё же рискнул спросить я, — ты шахматы любишь?
— Насчет коварного, ты это зря, — обиделся Петров. — Ты уже второй раз за год незаслуженно обвиняешь меня в коварстве. А что до шахмат, то не лежит у меня душа к этим новомодным играм, — печальным тоном произнес Петров, потом посмотрел на меня и — подмигнул.
Глава XXII
