им с рук. Как они ни прятались, но Ииуй впоследствии их разыскал и казнил, всех до единого. В Писании так прямо и говорится: «не осталось ни одного уцелевшего». Но представьте, каково ему было, когда ему принесли головы убитых! Окровавленные, синие, с выпученными глазами! Семьдесят мертвых голов! В корзинах, как какие-нибудь дыни! В первый момент он даже не смог ничего сказать. Он просто велел разложить головы на две груды у входа в ворота, до утра, чтобы весь народ видел, какое совершено злодейство. Но представляю себе, как он провел эту ночь: ведь головы были отделены по его личному распоряжению. Да и людям, думаю, было не по себе. Вряд ли в эту ночь кто-нибудь и спал в Изрееле. Небось, рвали на себе волосы, обвиняли себя и друг друга. А наутро Ииуй вышел и сказал народу: «Вы невиновны. Вот я восстал против государя моего и умертвил его, а их всех кто убил?» После этого и было принято решение разыскать воспитателей и беспощадно их истребить. Но лично я не хотел бы оказаться на месте этого Ииуя.
Судья сделал паузу, чтобы публика могла еще раз во всех деталях представить себе, что это значит — отделить голову, которая не отделяется естественным способом, после чего самым будничным и деловым тоном сказал:
— Так вот, я и говорю: раз уж исполнители ни в какую не соглашаются, может, в виде исключения, оставить их в покое? Не заставлять? Все-таки случай неординарный. Может, найдутся добровольцы, которые согласятся привести приговор в исполнение?
Публика продолжала хранить напряженное молчание.
12. И вдруг в тишине отчетливо прозвучал негромкий голос учителя Сатьявады.
— Миямото-ши! — позвал он.
— Я здесь, учитель, — откликнулся из задних рядов Миямото Мусаси.
— Подойди ко мне, дорогой Миямото. Только не забудь захватить свой самый острый самурайский меч. Тот, который ты называл Душой Воина, помнишь?
— Он всегда при мне, Учитель, — с неожиданной робостью ответил Миямото-ши.
— Очень хорошо! Иди сюда.
— Иду, Учитель.
В полной тишине были слышны только легкие шаги Миямото.
— Ты слышал приговор суда, Миямото? — спросил Учитель, когда Миямото приблизился.
— Слышал, Учитель.
— А приговоры суда надо исполнять. Разве не так?
— Не знаю, Учитель, — неуверенно произнес Миямото.
— Что значит «не знаю»?! — сурово сказал Сатьявада. — Кто твой Гуру? Я или Застежкин?
— Вы, Учитель.
— И я тебя спросил: «Разве не так?» Что ты должен был ответить?
— Так, Учитель, — дрожащим голосом проговорил Миямото.
— Громче!
— Так, Учитель!
— То-то же. А раз так, то, будь добр привести приговор в исполнение.
— Но почему я, Учитель? — взмолился Миямото.
— Потому что
— Но я не могу…
— Что? — грозно сказал Сатьявада. — Ты мне возражаешь? Может быть, ты раздумал быть самана? Решил выйти из Сангхи и примкнуть к врагам Истины?
— Нет, Учитель! — чуть не плача произнес несчастный Миямото.
— Так в чем же дело? — немного мягче спросил Учитель. — Может быть, ты уже не признаешь меня своим Гуру? Ну, так представь, что я — твой
— Помню, — еле слышно проговорил Миямото.
— Ну вот, видишь.
Голос Учителя зазвучал ласково и проникновенно, одновременно послышались тихие всхипывания Миямото. И вдруг третий голос, резкий, горячечный, нервно срывающийся, прервал задушевную беседу Учителя с учеником. Это был голос Ананды-сейтайши.
— Я не узнаю тебя, Миямото! — воскликнул Ананда. — Ты позоришь Сангху и бросаешь тень на всю Корпорацию! Ты был одним из лучших самана и твердо стоял на пути к Истине! Что с тобой? Видно, пообщавшись со своей невежественной родней, ты набрался от нее фиксированных идей! Разве ты забыл, что это значит, когда Гуру дает тебе Махамудру? Такой шанс выпадает далеко не каждому из Достигших, а если взять обычных людей, то одному на миллион! Тебе представляется возможность сразу достичь Окончательного Освобождения. Один взмах меча — и ты в Маха-Нирване, рядом с Гуру! Но если ты этого не понимаешь, видно зря на тебя было потрачено столько усилий! Твой удел — мир животных, выше тебе не подняться. Тысячи и тысячи раз ты будешь перерождаться грязным шакалом, вонючей гиеной, жирной свиньей, тупой черепахой, паршивым псом, сколопендрой, клопом, тараканом, мокрицей, москитом, гнидой! В тебя будут кидать камнями, на тебя будут охотиться, тебя будут резать, жарить, вялить, варить, коптить, консервировать, давить, топтать, выводить, травить ядохимикатами…
— Слышишь, что говорит Достигший? — произнес Учитель странным голосом, по которому невозможно было понять, серьезно он говорит, или шутит.
Всхлипывания стали громче и превратились уже в рыдания.
13. — Слышать-то он слышит, но только уж вряд ли что соображает, — раздался вдруг скрипучий голос Макиавелли-ши. На протяжении всего процесса он молчал и даже ни разу не дал свидетельских показаний, за что на него уже начали коситься и свои и чужие.
— Совсем заморочили парня, — продолжал Макиавелли. — Я, хоть и старик, и жизнь повидал, а и то не сразу вник в ситуацию. Потому и молчал. А теперь хочу сказать. Я, может, и не такой Достигший, как некоторые, зато у меня сознание пока еще более или менее ясное, поскольку я нахожусь в своем нормальном состоянии, не в дьявольском.
— Это вы на кого намекаете? — взвился Ананда-сейтайши.
— Ясно на кого, — спокойно ответил Макиавелли. — На кого намекаю, тот меня понял. Но суть не в этом. Поскольку в ситуацию я уже наконец-то вник, хотя и с большим трудом, то намереваюсь сейчас выступить, чтобы изложить свои соображения, которые всем присутствующим будут интересны. Если, конечно, суд не против.
— Да о чем речь! Выступайте, пожалуйста! — с готовностью разрешил Застежкин, который, как и все, здорово перетрусил и был рад передышке.
— А вы, Григорий Федорович, не возражаете? — спросил Макиавелли-ши, и Учитель, не успев даже удивиться тому, что к нему обратились по имени-отчеству, машинально ответил:
— Не возражаю.
— Вот и спасибо, — сказал Макиавелли-ши и начал пробираться вперед, к кафедре. — Ситуация, надо сказать, сложная, и выступать мне, наверное, придется долго. Так что ты, сынок, пока сядь, не маячь перед людьми со своей саблей. Да и вообще, лучше отцепи ее и отнеси вон туда, подальше, — и Макиавелли указал на дальний угол стола.
— А это еще зачем? — спросил совершенно сбитый с толку Миямото.
— А затем, что сабля — это холодное оружие, и на его ношение требуется разрешение, а у тебя его нет, — назидательно сказал Макиавелли.
— Какое еще разрешение? Вы о чем? — вмешался прокурор. — Никакого разрешения на это не требуется.[172]
— Требуется. Я выяснил. По закону Российской Федерации, на ношение холодного оружия требуется специальное разрешение, которое оформляется в соответствующих органах.
— Ну, то — в Российской Федерации… — сказал прокурор.
— А мы сейчас где находимся? — вежливо, но веско спросил Макиавелли-ши.
